Шторм на Крите - [19]

Лицо у Юли горело, а когда он дотронулся до ее руки, она оказалась холодной как ледышка.

– Вы замерзли? – удивился он и, не дожидаясь, что она скажет, стал с горячностью целовать ее ладони.

Наконец они добрались до его корпуса. Взобравшись по последним ступеням, они остановились, и он снова притянул ее к себе, целуя. Она вдруг перестала смеяться и посмотрела на него серьезно. У Антона Ильича душа ушла в пятки.

– Где же ваш номер? Пойдемте скорей. Мне кажется, мы идем целую вечность.

Антона Ильича разбудил яркий свет. Он открыл глаза. Это Юля включила лампу. Она одевалась.

– Куда ты? Сколько времени?

Было только около двух.

– Почему ты уходишь? Останься.

– Не могу.

– Почему?

– Не могу спать.

– Давай вместе не будем спать.

– Нет. Я волнуюсь, как мои долетят.

– Не волнуйся, с ними все будет хорошо.

– Они уже в аэропорту сидят. Мама мне прислала сообщение.

– Еще же рано!

– Ты не знаешь мою бабулю.

– Останься, иди ко мне, – он хотел взять ее за руку, но она не далась.

– Нет. Я лучше пойду к себе.

Антон Ильич тоже поднялся с кровати. Юля уже пошла к дверям.

– Встретимся на пляже? Как обычно?

– Нет, завтра я без пляжа. Мне утром надо на счет номеров договориться, такси заказать. Давай на завтраке, в девять.

– Ну хорошо.

Он хотел поцеловать ее, но она выскользнула и бегом зашагала по коридору.

Антон Ильич лег и потушил свет. Сон не шел. Он долго ворочался и не мог заснуть. Какие-то беспокойные мысли крутились у него в голове и не давали забыться.

В воскресенье погода поменялась. С самого утра небо заволокло облаками. Кое-где еще виднелись просветы, за которыми ярко горело рассветное солнце, но вскоре и они затянулись, облака слились, растворились друг в друге и превратились в сплошную синеву, туманом нависшую надо морем. За завтраком зарядил дождь. Поначалу легкий и едва ощутимый, не то дождь, не то брызги воды, доносящиеся с моря, он все не прекращался и барабанил сильнее, заставив сидевших на веранде подхватить свои тарелки и искать себе место внутри. Официанты немедленно закрыли вход на веранду и стали уносить со столов посуду, снимать скатерти, затворять ставни. То же происходило и у бассейнов, где несколько служащих разбирали зонты, складывали стопками лежаки, пляжные столики и несли все прочь, прятать от дождя. Вся эта суета не предвещала ничего хорошего. Погода на острове переменчива, особенно в это время года, и туманное утро совсем не означало такого же дня, ветер мог разогнать облака и унести дождливые тучи в сторону, как не раз случалось в последние дни. Однако то, с каким рвением действовали работники отеля, их тревожные взгляды и голоса, не оставляли отдыхающим никаких надежд. Все говорило об одном: готовились к ненастью.

В ресторане тоже витала напряженность. Людей за завтраком было больше обычного. Никто сегодня не купался в бассейнах, не сидел в креслах на улице, не любовался видами и не делал снимков на память – все устремились под крышу, на завтрак. Столиков не хватало. К повару, жарившему омлет, выстроилась очередь, блинчики разбирали, едва их снимали с плиты; падали вилки, бились стаканы, кричали дети. За едой все с беспокойством поглядывали за окно и друг на друга, и обсуждали непогоду. Одни говорили, что опасаться нечего, другие рассказывали о штормах, какие бывают в этих краях, когда волны якобы вздымаются в шесть метров высотой и сносят все на своем пути. Неужели шестиметровая волна может нанести такой урон, засомневался кто-то? Ему тут же объяснили, что да, может, ведь дома на острове старые, видавшие виды. Да взять хоть их отель, он, хоть и отреставрирован, но построен-то был аж сорок лет назад! Один англичанин с красным, угоревшим на солнце лицом сказал, что накануне слышал в новостях об урагане, и стал описывать картины, увиденные им на экране: обрушенные здания, перевернутые машины, выкорчеванные деревья. И хоть он не расслышал, где именно произошло бедствие, все сошлись на том, что буря идет сюда. Те, кто планировал поездки по острову, спешно все отменяли. Хуже всего было тем, кто сегодня улетал. С белыми от страха лицами они выясняли, не отменены ли рейсы, и, узнав, что аэропорт работает в обычном режиме, встревоженно спрашивали: как лететь в такую погоду? А если начнется шторм? Если в самолет ударит молния?

Антон Ильич, сидевший вместе с Юлей за столиком неподалеку и слышавший эти разговоры, поморщился. Завтрак не задался. Больше всего он не любил есть в суете, посреди беспокойной толпы. К тому же утром он встал с больным горлом и чувствовал ломоту во всем теле. Несмотря на это, настроение у него было хорошее, дождь его не пугал, и Юля, свежая, еще больше похорошевшая, нравилась ему как никогда. Она собиралась вскоре ехать в аэропорт и была заметно возбуждена предстоящей встречей с родственницами, хоть и делала вид, будто все это ее вовсе не волнует. После завтрака они распрощались, и она обещала позвонить ему, как только вернется.

Было ясно, что все постояльцы сегодня будут здесь, в отеле. Никто не станет выходить на улицу без лишней необходимости, все будут тесниться у бара, займут все кресла в холле, станут выпивать и пугать друг друга рассказами о надвигающемся шторме. Быть среди них Антону Ильичу не хотелось. Он вернулся в номер. Но и здесь оставаться было невмоготу. Пощелкав пультом, он бросил и его, смотреть по телевизору было нечего. Ставни лязгали на ветру и бились о стену, с балкона тянуло дождем и прохладой, и вся его комната в отсутствии солнечных лучей казалась такой маленькой и унылой, что впору было кинуться на постель да забыться сном, что б только не видеть эту тягостную пустоту вокруг и не томиться здесь в одиночестве. Антон Ильич едва удержался, чтобы не забраться под одеяло, тем более что резь в горле не отпускала, и он чувствовал, что заболевал. Усилием воли он поднял себя с кровати, обул кроссовки, достал из глубины шкафа куртку, висевшую там с самого приезда, и вышел.