Шторм - [11]

Он вполне мог бы стать диктором на радио, с его-то голосом, таким звучным тенором, оригинально приправленным виски и «Кэмелом»; говорил он всегда слегка торжественно, как священник пред алтарем, а произнося что-то важное, имел обыкновение поднимать руку и закрывать глаза, будто отдавал честь знамени.

Как я уже сказал, Солмунд был из хорошей семьи и в нем сохранились некоторые признаки благородного происхождения: одевался он со вкусом, ходил, как правило, в красивых костюмах и пальто, нередко с шелковым кашне на шее, к тому же был высок, держался ровно и с достоинством, долго сопротивлялся стихии пьянства и кутежей, хотя со временем эта утонченность куда-то уходила, и в конце концов он, наверное, совсем опустился…

Колбейн же был полной противоположностью: думаю, своего отца он не знал, по крайней мере, никогда о нем не упоминал, и как-то понятно было, что лучше и не спрашивать; Колбейн рос единственным ребенком матери-одиночки, которая мыла, стирала и шила разным людям, заставляла сына делать уроки, сама же учила его сторониться роскоши и алкоголя, да так основательно пропарила ему мозги, что мальчик не пил, не курил, к тому же был фанатичным вегетарианцем, ни разу в жизни не ел ни мяса, ни рыбы. И в нем не было ничего аристократичного; мужчина такого типа идеально подошел бы на роль скотника в любой пьесе: широколицый, кареглазый, невысокий и плоский, безжизненные, редкие и жесткие волосы цвета жухлой соломы и борода воротником.

Можно сказать, что будущее Колбейн видел точкой в конце длинной трубы, как раз туда-то он и направлялся. Уму непостижимо, как такие люди вообще могли сдружиться, настолько они были разные, — но еще загадочнее, пожалуй, было то, что Солмунд, красавец из хорошей семьи, изо всех сил стремился все это в себе разрушить, будто в этом не было никакой ценности, Колбейн же, напротив, верил в свои силы и при всей своей безродности приобщился к культу сверхчеловека. Колбейн с презрением смотрел на толпу, на весь этот безмозглый и безвольный сброд; он считал, что государством должны управлять только сильные и одаренные, и больше всего его пугала мысль о пролетарской революции, о том, что подпольные усилия коммунистов подтолкнут толпу к кровавому бунту и она захватит власть. Революцию эту Колбейн считал не только неизбежной, он прямо-таки видел, что она надвигается, и хотел быть готовым к ее началу, ради чего и основал «Маленький контрреволюционный союз».

Да, едва ли найдется общество меньше и ужаснее…

Когда коммунисты захватят власть и в их руках окажется альтинг[9], полицейское управление и радио, тогда-то и потребуется горстка смельчаков, готовых сражаться до последнего. «Маленькому контрреволюционному союзу» придется прятаться в темных углах, пробираться задними дворами и ползать с винтовками в руках по крышам домов, и каждый должен будет забрать с собой в вечность по крайней мере пятьдесят или сотню коммунистов.

А еще мы проводили учения. Ни много ни мало. Мы, пять-шесть членов контрреволюционного союза, естественно, достали себе стрелковое оружие: винтовки и дробовики — и это было только начало. Разумеется, мы собирались еще и на охоту сходить, но из этого так ничего и не вышло: на гусей охотятся осенью, и надо в сумерках лежать в канаве под дождем и на ветру, а это нам, конечно, было не интересно, для этого мы слишком себя любили; зимой — сезон охоты на куропаток, охотники с дробовиками в жуткий мороз плетутся по горам и пустошам, тоже не наш стиль. Но летом в хорошую погоду в нас часто вселялся контрреволюционный дух, мы встречались, скажем, утром в воскресенье, кто-то был на машине, и целые дни мы торчали где-нибудь на юге, у моря, стреляли по банкам и пустым бутылкам. И это безумие доходило до того, что вечером, когда в ушах шумело от бесконечной пальбы, возбужденные «победами» над банками и бутылками, мы иногда взбирались по кровельному желобу или пролезали через чердачное окно и изучали обстановку на крышах, готовясь к контрреволюционной борьбе.

ЙОН БЕЗРОДНЫЙ

Это произошло уже на следующем заседании в издательстве, полмесяца спустя; когда мы собрались, чтобы обсудить детали издательского плана. В выходные накануне редактор детской литературы ездила в Копенгаген, на встречу с коллегами из разных скандинавских издательств; и до того, как мы начали обсуждать повестку дня, она в неформальной обстановке поделилась с нами, что встреча прошла интересно и плодотворно и закончилась тем, что пять издательств подписали соглашение о совместной работе над книгой для подростков, основанной на древнескандинавской мифологии; от нас, исландцев, требовался один автор и один художник, — мы высказывали предположения насчет того, кто бы взялся за такую работу, все были согласны, что подобная книга может принести нам прибыль и добавить авторитета.

— А расскажите-ка нам, о чем говорили в кулуарах, — попросил исполнительный директор Гудстейн. — Известно ведь, что самое интересное на подобных встречах происходит по вечерам в барах!

Редактор детской литературы почти не пила и в бары ходила редко, это все знали, в том числе и исполнительный директор, поэтому когда он об этом спросил, собравшиеся начали многозначительно усмехаться. Но дама проявила себя с неожиданной стороны.