Шпоры на босу ногу - [2]

Но мы отвлекаемся. Ибо основную силу Великой Армии составляли всё-таки не наши опьяненные духом зловредного мятежа соотечественники, а соотечественники Дидро, Монтескье, Тюренна, Ришелье, госпожи Помпадур и так далее. А им, уроженцам противоположной окраины Европы, наши привычные нам земли представлялись чем-то весьма несуразным и чуждым. А тут еще жара тогда стояла такая, что ветераны утешали новобранцев только тем, что в Египте было еще несносней. Да и к тому же здесь, опять же утешали они, отменные, невиданные доселе дороги – прямые, ровные, обсаженные двумя, а то и тремя рядами берез. И хлебосольная шляхта, и молчаливый, привыкший к повиновению народ. Ну а коли это так, то Великая Армия стремительно растекалась по стране, не давала русским объединяться и била их по частям. Азиаты бежали, Европа рукоплескала победителям, и славная кампания близилась к концу – оставалось лишь наголову разбить противника в генеральном сражении, продиктовать условия мира и расположить армию на зимние квартиры. Однако время шло, бесконечно пылились пустые дороги, и уже начинало казаться, что здешним просторам не будет конца. Новобранцы вздыхали и ждали, когда же наконец дойдет до настоящего дела, когда же русские устанут отступать, и всё гадали, а далеко ли Индия?

Но Индии не было. Было сражение. Ветераны ухмылялись в усы, наблюдая за тем, как новобранцы рвутся в бой, под ядра. Однако ни пехота, ни даже тяжелая кавалерия не смогли решить исход дела, и тогда на помощь Мюрату подошел вице-король Евгений. Русские едва было не потеряли всю свою артиллерию, но положение спас Черниговский, впоследствии печально известный полк.

И тем не менее французы ликовали. А русские ночью на военном совете решили сдать город без боя. Но дабы их армия смогла беспрепятственно отойти, графу Палену приказано было задержать неприятеля. Пален, имея при себе лишь несколько баталионов пехоты и казаков, держался два дня. И две ночи горели над рекой многочисленные огни, убеждавшие Наполеона в том, что русская армия стоит и готовится к решительной битве.

Но когда на третий день противник, собрав все свои силы, двинулся на город, то оказалось, что русская армия бесследно исчезла, и только лейб-казаки разрушают мосты. А потом и они ушли.

Истомленная жарой и недостатком провианта, Великая Армия поспешно форсировала реку, и уже через какой-нибудь час эскадрон мамелюков первым ворвался в город. Пустой почти что город, так как все его оставшиеся верными российскому императору жители еще ночью ушли на север. Бесконечные обозы тянулись по дороге на Невель, а в Витебске оставалась лишь жалкая, как после говорили, горстка изменников. Однако не они, изменники, вершат Историю! И потому о них впоследствии забыли, а вот обстоятельство всеобщего подъема их более сознательных сограждан в дальнейшем и позволило именовать Витебск первым в той славной кампании городом, жители которого не пожелали встречать Освободителя Европы.

Далее. Ровно в семь часов утра Наполеон въехал в Витебск и проскакал по Смоленской улице. Войска приветствовали его. Войдя в отведенный ему дом, император отстегнул шпагу, бросил ее на стол, покрытый картой России, и сказал: «Военные действия кампании двенадцатого года кончены, будущий год закончит остальное». Сказано это было 16-го июля.

И в тот же день в городе начались грабежи и пожары. Но, к чести победителей, город дотла не сгорел. Так что по вполне еще сохранившейся Заручевской улице возвращался от приятеля сержант Шарль Дюваль – уроженец Бордо и ветеран шестнадцати славных кампаний. И сам, черт побери, славный рубака и бравый гусар! А вот теперь он шел пешком, как простой пехотинец. Что ж, в жизни всякое случается. Да и ведь не это главное, думал сержант, улыбаясь. Куда важней, думал он дальше, это что эта кампания уже закончена, потому что, как это и было задумано, у России уже отнято всё, что она прежде отняла у Польши. Так что теперь пройдет еще неделя-другая, и два императора встретятся посередине Днепра и заключат достойный мир, перекроят границы. Им это запросто, они к этому уже привыкли. Ну а у сержанта аппетит куда скромнее – он просто похлопочет об отставке. Он не тщеславный, вы же знаете, и поэтому пускай себе другие дожидаются здесь, в этом варварском Витебске, открытия новой кампании и вместе с императором отправляются в Москву, шагают в Индию – куда угодно. А с него довольно, он устал. Да и если бы он даже не устал, если бы он даже и рвался служить дальше, подумал сержант, то у него бы это всё равно не получилось. Ему же было четко, ясно сказано, что это его последняя кампания. И вот эта кампания закончилась, а он еще жив. Значит, если его не убили, то каким еще образом он может выбыть из армии? Подумав так, сержант тут же нахмурился, потому что этих образов, увы, не так уж и мало… Но тут же подумал: нет, глупости! Да и сам он теперь не так глуп, как когда-то, и поэтому он теперь не будет ждать, а первым начнет дело, то есть похлопочет об отставке. К тому же, разве это плохо – вернуться домой, к матушке? Он же у матушки один, хозяйство без мужской руки запущено, он сразу за это возьмется. Правда, он за эти годы, наверное, всё перезабыл. То есть придется ему учиться заново, как новобранцу. Ну и ничего, он же не гордец какой-нибудь! И он же не в пустыне, не под пирамидами (черт бы их побрал!) живет! И поэтому в первый же вечер, приведя себя в порядок, и не с пустыми руками, конечно, он заглянет к соседу. И там его начнут расспрашивать, он станет отвечать, а дочь соседа… Да, а кстати! Когда он уходил, она еще не родилась, так как сосед тогда только женился. Зато сейчас – верней, тогда, когда он к ним вернется, она будет уже красотка хоть куда! Вот только, вдруг вспомнил сержант, главное, чтобы волосы у нее были светлые. Или тогда уже пусть будут совсем черные, с синевой, то есть масть вини. Но только бы не трефы! Потому что и об этом ему тоже было сказано. А вспомнив это, сержант вспомнил и другое, а это другое было, прямо сказать, не из очень приятных. Сержант нахмурился, остановился, посмотрел по сторонам…