«Шпионы Ватикана…» - [41]

— Материальные блага (а не капиталы, которых у нас нет), — продолжал я, — необходимы для жизни и для благотворительности. Не можем же мы питаться одним воздухом! Что до светской власти Папы, она необходима, как тело душе. Цель такой власти — сделать Понтифика свободным и независимым в его духовной деятельности. А если Папа и Ватикан поддерживают связи с правительствами и народами, то все это ради защиты духовных прав Церкви и верующих во всех частях света, а также ради мирного разрешения противоречий, могущих возникнуть между Церковью и светской властью.

— Но вы сопротивляетесь распространению коммунизма в мире!

— Да, сопротивляемся, потому что вы против Бога и Церкви. А кто, по-вашему, виноват, что мы с вами противники? Если двое идут вместе, и внезапно один нападет на второго, разве тот не вправе дать отпор? Коммунизм изначально против религии: не успев явиться, он стал проповедовать атеизм, а уж как пришел к власти, задумал погубить Церковь Божию. Так кто виноват, что Церковь и коммунизм противостоят друг другу?

— Виновата Церковь. Она вечно противилась прогрессу. И поддерживала царя как Божьего помазанника.

Чтобы опровергнуть его первый тезис, я привел пару примеров: исправление старого календаря по инициативе папы Григория XIII и научные открытия, сделанные священниками Коперником и Анджело Секки, иезуитом, и другими; тут мы поспорили о Галилее и о Джордано Бруно. А в ответ на второй его тезис я сказал, что Папе было бы все равно, кто на троне России, Николай II или Сталин, лишь бы власть уважала права личности и религию.

— Религию? Уважать религию — антинаучно. Религия — это смесь легенд и лжи! — заявил следователь.

— Мало сказать, что религия — это смесь легенд. Вы попробуйте докажите.

— Докажу. Вы поклоняетесь Иисусу Христу, а мусульмане — Аллаху, а в Китае почитают Будду. Сколько же богов существует? Или возьмем Библию: там написано, что Бог сотворил мир за шесть дней, хотя наукой доказано, что на это ушли миллионы веков. Кроме того, религия утверждает, что молнию посылает Бог. Но ведь молния — природный феномен, так что ваш метод антинаучен.

— Так легко спорить! Но какая тут наука! Антинаучно, во- первых, отвергать все религии в целом потому, что среди них есть ложные, и, во-вторых, — решать религиозную проблему с подобной жестокостью.

— С какой жестокостью?

— Например, арестовывать таких священников, как я.

— Вы арестованы не за религию, а за нарушение советских законов.

— И за это «нарушение» вы предлагаете мне предать Католическую Церковь?

— Да, предлагаю. Хотите, чтобы советская власть проявила к вам снисходительность? Помогите разоблачить козни Ватикана против нашей страны. Так что отвечайте на вопрос (он продолжил писать протокол): кто, кроме Папы, принимал вас в Ватикане?

Подумав, я решил назвать ему еще одно имя, и он записал монсеньора Тардини как монсеньора Тордини. Затем спросил, продолжая допрос, какое задание дал мне этот Тордини. Я ответил, что задание дал то же самое — обучать католической вере.

Протокол допроса должны были подписать мы оба. Я, конечно, не уверен, что на допросе все говорилось именно так. Какие-то споры велись уже с первым следователем и повторялись (до одурения) со вторым, я мог спутать последовательность. Первый следователь провел в целом двадцать пять допросов, длились они иногда по три часа. Ради краткости и по невозможности воспроизвести их все излагаю суть, группируя по смыслу.

Известия об отце Николя

На третьем, кажется, допросе мне дали подписать лист, на котором было написано, что отец Жан Николя временно изолирован с целью выяснения его антисоветской деятельности в СССР. Я читал и перечитывал эти строки, не понимая, зачем нужна моя подпись под документом такого рода. И когда следователь начал меня торопить, я сказал: «Что это значит? Вам недостаточно, что вы арестовали меня, так теперь вы хотите посадить отца Николя?» Следователь подбежал к столику, за которым я сидел, вырвал у меня из рук бумагу и дал мне другую, такую же по содержанию, но с другими анкетными данными.

Так я понял, что мой коллега тоже арестован, а я-то обольщался, что в воскресенье, в день моего ареста, его просто задержали на несколько часов, чтобы свободнее разделаться со мной. Известие о его аресте вызвало у меня сострадание к нашим прихожанам и презрение к советской власти. До этого я думал о своей пастве, лишившейся пастыря, с печалью, меня утешала лишь надежда, что с ними остался кто-то, кто даст им если не слово Божье, то, по крайней мере, хлеб Евхаристии. Теперь же надежды больше не было. Помочь моим прихожанам мог лишь французский военный капеллан, остававшийся в Одессе, но не больше нескольких недель.

Наши храмы остались обездоленными и, возможно, вновь обесчещены. Наши христиане вновь предоставлены самим себе, порабощены и ущемлены в своих самых святых правах. Все это довело мое отвращение к советской власти до предела. Впрочем, вместе с отвращением росло и мужество: если раньше я боялся откровенностью нанести вред коллеге и собственному делу, то сейчас я стал безбоязненно обличать советскую систему во всех ее проявлениях.