«Шпионы Ватикана…» - [37]

Моя защитительная речь длилась полтора часа. Многие выходили из церкви со слезами на глазах.

Дальнейшая полемика

В последующие воскресенья Сергий Ларин полностью разоблачил себя: он проповедовал сам и заставлял проповедовать своих настоятелей только против Католической Церкви. Он объявил о целом ряде лекций на эту тему, которые будут прочитаны в православном соборе Успения Божией Матери. В одно из великопостных воскресений Ларин приказал прочесть во всех одесских храмах проповедь на тему «Фашизм и иезуиты».

Подобное сопоставление устами проповедников непременно должно было внушить пастве страх Божий.

Однажды в воскресенье епископ, видя, что НКВД медлит расправиться с нами, даже пожаловался с амвона: «Этому священнику-итальянцу, который вместе с фашистскими войсками попирал нашу святую землю, еще, к сожалению, позволяют свободно ходить по нашему городу, и, более того, ему разрешено говорить с церковной кафедры».

Но, спасая видимость законности, они весь прошедший год терпели меня, чтобы дать мне время сознательно совершить те «преступления», которые желали мне вменить. Так я получил возможность отпраздновать с паствой еще одну Пасху, как описано выше. У меня было также время завершить цикл апологетических лекций, который я читал уже почти год. В предпоследнее воскресенье я сопоставил независимость Римских понтификов с угодливостью православных иерархов, превратившихся в силу своего цезарепапизма в лизоблюдов князей мира сего (я использовал именно этот термин). После лекции целая группа православных пришла в ризницу выразить симпатии к Католической Церкви и презрение к их собственному «пастырю», раболепному и двуличному.

Глава IX. Пять минут разъяснений

Меж двумя приглашениями

Слыша, с какой откровенностью я разоблачаю клевету со стороны советской «Церкви», мои прихожане испугались. Но я считал выигранным для свободы каждый лишний день: я знал, что дни мои на воле сочтены, так же как и для прочих католических священников, даже самых сдержанных. Если не ошибаюсь, украинский священник, перешедший в католичество, уже был арестован, когда к нам, двум оставшимся католическим священникам, пришел православный священник и стал нас уговаривать принять православие, чтобы спастись от преследований.

— Наоборот, — ответил я ему откровенно, — наступило время, когда вы, православные, должны вернуться к истинной Церкви Иисуса Христа, потому что налицо, по крайней мере, два очевидных факта: первый — что Церковь Христа неодолима, «адские козни не разрушат ее», о ней заботится Сын Божий; второй — что, как показывает жизнь, ваша Церковь приблизилась к вратам ада, так как ваши епископы служат темным силам НКВД, следовательно, ваша Церковь — не есть истинная Церковь Христова. Поэтому, если хотите спастись, приходите к нам, даже если придется пострадать от преследований.

— Я уже отведал тюрьмы, — ответил украинский священник. — Прогостил в НКВД десять лет и не хочу повторить это ни в старости, ни теперь, пока у меня семья.

— Делайте как знаете, — сказал я, — но помните слова Спасителя: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и не следует за Мною, тот не достоин Меня» (Мф. 10, 34–38). Что касается нас, то и вы, и ваши коллеги могут за нас не беспокоиться — мы в добрых руках. Я лично буду счастлив, если смогу продемонстрировать всю свою любовь к Тому, Кто на кресте дал пример высшего милосердия.

Всю последнюю неделю во мне звучали и другие слова Иисуса, мне слышалось в них предсказание моей участи: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12, 23–25).

Из церкви в тюремную камеру

Четвертая неделя по Пасхе выпадала в том году на 29 апреля, праздник св. Петра Мученика. Рано утром я отправился в церковь, исповедовать и служить первую мессу. В девять должен был служить отец Николя; он, однако, не появился. Я надеялся, что он придет хотя бы к одиннадцати часам, но и этого не случилось. Пришлось служить мне, пропустив службу по восточному обряду во французской церкви. Я толковал также Евангелие, но кратко: меня очень тревожило отсутствие коллеги.

Я возвращался домой около половины первого. Стасик, наш самый старший из мальчиков-прислужников, лет пятнадцати-семнадцати, помогал мне нести сумку с собранными в тот день пожертвованиями. В середине Дерибасовской, где мы должны были повернуть на Гаванную (наша улица), какой-то тип подошел к нам, схватил Станислава за руку и стал его оттаскивать. Я схватил мальчика за другую руку. «Куда ты? — сказал я. — Оставайся со мной». «Что все это значит? — спросил я у незнакомца и добавил, догадавшись, кто он таков. — А что, мальчику запрещено идти по улице со священником?» Незнакомец, казалось, не слышит. Его беспокоило только, что мои возражения могут привлечь внимание прохожих, и он все энергичнее оттаскивал Стасика, твердя: «Ничего, ничего, не бойся, мы только отойдем в сад».

Все же прохожие стали оборачиваться. Тогда я взял у мальчика сумку и пошел дальше. Пройдя с десяток шагов по Гаван- ной, я увидел метрах в тридцати от французской церкви стоявшую закрытую машину и рядом трех типов, напомнивших мне наемных бандитов дона Родриго