Шпионское наследие - [80]

— Послушай, Джордж, — запротестовал я. — Операцией «Паданец» руководил Хозяин. Ты лишь плыл по течению.

— Это и есть самый большой грех. Не хочешь у меня переночевать, Питер?

— Я забронировал номер в Базеле. Всего-то одна ночь. Утром у меня поезд до Парижа.

Это была ложь, и, кажется, он догадался.

— Последний поезд в десять минут двенадцатого. Как насчет ужина?

По тайным причинам, которым я был не в силах противиться, я умолчал о несостоявшейся попытке Кристофа меня убить и тем более о тираде его отца Алека против Службы, хоть он и питал к ней нежные чувства. Но последующие слова Джорджа прозвучали как ответ на выпады Кристофа.

— Мы не проявляли жестокости, Питер. Никогда. Скорее милосердие. Наверное, не всегда по адресу. И без толку. Сейчас-то понятно. Но тогда мы этого не понимали.

Впервые, сколько я помню, он положил руку мне на плечо, но тут же отдернул, словно обжегшись.

— Ты-то, Питер, понимал! Ну разумеется. С твоим отзывчивым сердцем. Иначе разве стал бы ты разыскивать Густава? Я это оценил. Верность Густаву, как и его несчастной матери. Она для тебя стала огромной потерей, не сомневаюсь.

Я не подозревал, что он знал о моих робких попытках протянуть Густаву руку помощи, но не скажу, что он меня сильно удивил. В этом был весь Джордж: знающий все про слабости окружающих и стоически отказывающийся признавать собственные.

— У твоей Катрин все хорошо?

— Да, все отлично, спасибо.

— А как ее сын?

— У нее дочь. Все хорошо.

Он забыл, что Изабель девочка? Или все еще думал о Густаве?

* * *

Старинное подворье рядом с кафедральным собором. Охотничьи трофеи на черной стене. Это заведение либо стоит здесь с незапамятных времен, либо его снесли до основания, а потом восстановили по старым чертежам. Сегодня фирменное блюдо — тушеная оленина. Джордж рекомендует запивать ее баденским вином. Да, мой дом по-прежнему Франция, подтверждаю я. Джордж доволен моим ответом. А ты, спрашиваю, совсем обосновался во Фрайбурге? Он отвечает не сразу. Временно, Питер. А на сколько это «временно» растянется, будет видно. И тут он высказывает мысль, словно сейчас пришедшую ему в голову, хотя она наверняка засела там с момента моего появления.

— Ты приехал, Питер, чтобы меня в чем-то обвинить. Я прав? — Пришел мой черед смешаться, а он продолжает: — Обвинить в том, чем мы занимались? Или почему мы этим занимались? — Голос его звучит в высшей степени участливо. — Или, скорее, почему я этим занимался? Ты был верным солдатом. А солдат не спрашивает, почему каждое утро восходит солнце.

Я мог бы с этим поспорить, но решил не прерывать ход его рассуждений.

— Уж не ради ли мира на земле (вот только понять бы, в чем заключается его смысл)? Ну да, ну да: «Войны не будет, зато будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется», как любят говорить наши русские друзья. — Он умолк, а затем продолжил уже с напором: — Ради торжества капитализма? Я сильно сомневаюсь. Ради христианской идеи? Избави бог.

Он отпивает вино, на губах блуждает озадаченная улыбка, скорее обращенная не ко мне, а к себе.

— Значит, ради Англии? — продолжает он. — Возможно, когда-то. Но чьей Англии? Какой Англии? Обособленной Англии, где ты непонятно чего гражданин? Я, Питер, европеец. Если у меня была миссия, — бодания с противником не в счет, — то связанная с Европой. Если я бывал бессердечен, то из-за нее. Если у меня была недостижимая мечта, то лишь о том, как вывести Европу к свету разума. И эта мечта еще во мне жива.

Повисает затяжное молчание, какого не случалось на моей памяти даже в самые тяжелые времена. Подвижное лицо вдруг застыло, брови полезли вперед, веки смежились. Указательный палец нашел дужку очков — проверил, на месте ли. Наконец он встряхивает головой и, словно избавившись от дурного сна, позволяет себе улыбнуться.

— Извини, Питер. Что-то я стал проповедовать. До станции десять минут пешком. Не возражаешь, если я тебя провожу?

Глава 14

Я пишу это за столом на своей ферме в Ле-Дёз-Эглиз. Описанные мной события произошли давно, но они для меня так же реальны, как горшок с бегонией на подоконнике или отцовские боевые медали, посверкивающие в шкатулке из красного дерева. Катрин купила компьютер и, по ее словам, делает большие успехи. Прошлой ночью мы занимались любовью, но в моих объятиях была Тюльпан.

Я по-прежнему совершаю прогулки в бухту, вооружившись тростью. Дается мне это нелегко, но пока справляюсь. Иногда меня опережает Оноре. Вот он присел на свой камень и поставил между ног бутыль с сидром. Весной мы с ним съездили автобусом в Лорьян и по его настоянию прошлись по берегу, откуда когда-то мы с матерью наблюдали за тем, как огромные корабли отплывают в восточные страны. Нынче берег изуродован немецкими бетонными бастионами, за которыми прятались их военные морские суда. Никакие бомбардировки союзников не смогли эти бастионы разрушить, зато город они превратили в руины. Так и стоят, высотой в шесть этажей, вечные, как египетские пирамиды.

Я не понял, зачем Оноре привел меня сюда, пока он вдруг не остановился и возмущенно не показал на них пальцем.

— Эта сволочь продавала им цемент, — произносит он с забавным бретонским акцентом.