Шпионское наследие - [56]

— Сопроводили… Мундт несколько раз повторил это слово, — продолжает он, не дождавшись моего ответа, впрочем, и не интересуясь им. — «Мы сопроводили ее в Прагу, мы сопроводили ее в Англию, мы сопроводили ее в Лагерь № 4. А потом мы ее задушили и повесили». Он ни разу не употребил «я». Исключительно коллективное «мы». Я ему сказал, как я его презираю. Надеюсь, до него дошло. — И, словно вдруг вспомнив: — Да, а второй вещдок адресован тебе. Он протянул мне сложенный листок почтовой бумаги, на которой, на этот раз мягким карандашом, было выведено крупными буквами: «Адриану». Почерк старательно аккуратный. Никаких завитушек. Простодушная немецкая школьница обращается у своему английскому другу по переписке.

Мой дорогой Адриан, мой Жан-Франсуа. Ты мой единственный мужчина. Пусть Бог любит тебя так же, как я.

Тюльпан

— Я тебя спросил, ты собираешься сохранить это на память или сжечь? — Смайли повторяет свой вопрос, так как я стал туговат на ухо, и в его голосе звучит все тот же холодный гнев. — Я предлагаю второй вариант. Милли Маккрейг наткнулась на эту записку возле маленького зеркальца.

Не выказывая никаких эмоций, он наблюдает за тем, как я, опустившись на колени перед камином, опускаю сложенное письмо на раскаленные угли — такое жертвоприношение. А в голове, среди разрывающих ее кошмаров, мелькает мысль, что нас с Джорджем Смайли роднит кое-что, о чем мы предпочитаем не думать: мы оба неудачники в любви. Я скверно танцую. А Джордж, если верить его неверной жене, вообще отказывается танцевать. Все это время я молчу.

— В соглашении, которое мы только что заключили с герром Мундтом, есть несколько полезных условий, — продолжает он, как заведенная машина. — Взять хотя бы магнитофонную запись нашего разговора. Мы сошлись на том, что его начальники в Москве и в Берлине не пришли бы от нее в восторг. Еще мы сошлись на том, что его работа на нас, успешно поддержанная обеими сторонами, будет только способствовать его блестящей карьере в Штази. Он вернется к своим товарищам как герой. Большие шишки в директорате будут им довольны. Московский Центр будет им доволен. Место Эммануэля Раппа освободится. Пусть подает заявление. Он заверил меня, что так и сделает. Когда вырастет его вес в Берлине и Москве, а заодно и уровень доступа к секретным материалам, возможно, однажды он нам расскажет, кто предал Тюльпан и других наших агентов, встретивших преждевременную смерть. Нас с тобой ждет еще много интересного, не находишь?

Кажется, я по-прежнему ничего не отвечал, и тогда Смайли под конец сказал едва ли не главное.

— Ты, я и еще несколько избранных, Питер, являемся обладателями этой исключительно конфиденциальной информации. Для Лондонского управления и Службы в целом — мы пожадничали, поспешив с вывозом Тюльпан, проигнорировали ее материнские чувства. И в результате она повесилась. Эту версию мы должны протрубить Головному офису и всем центрам на местах. Никаких исключений там, куда может дотянуться рука Лондона. Боюсь, что это неизбежно касается и нашего друга Алека Лимаса.

* * *

Мы кремировали ее под именем Тюльпан Браун, урожденная русская, глубоко верующая, бежала от коммунистического преследования и вела в Англии одинокий образ жизни. Фамилию Браун, как объяснили удалившемуся от дел православному священнику, которого отыскали дамы из Секретки (они же обеспечили тюльпаны на гроб), она взяла из опасений, что ее настигнет возмездие. Священник, в прошлом иногда сотрудничавший с Цирком, лишних вопросов не задавал. Нас было шестеро: Эш Медоус, Милли Маккрейг, Жанет Эйвон с Ингеборгой Лагг из Секретки, Алек Лимас и я. У Джорджа были какие-то дела. После службы женщины уехали, а мы, трое мужчин, отправились в паб.

— Какого хрена эта дура наложила на себя руки? — Алек обхватил голову руками. Мы пили скотч. — Все наши усилия насмарку. — И с тем же негодованием и издевкой: — Если бы она сразу мне сказала, что у нее на уме, я бы, блин, палец о палец не ударил.

— Я тоже, — поддержал я его и пошел к бару, чтобы заказать еще три стакана.

— Самоубийство — это такое решение, которое люди определенного склада принимают довольно рано, — витийствовал доктор Медоус, когда я вернулся. — Они могут не отдавать себе в этом отчета, но решение сидит у них в голове, Алек. И однажды что-то происходит, и срабатывает спусковой механизм. Это может быть сущая мелочь, вроде забытого в автобусе кошелька. Или что-то серьезное, вроде смерти близкого друга. Но интенция существовала давно. И результат один и тот же.

Мы еще выпили. На этот раз молчание прервал Алек.

— Может, все пехотинцы склонны к самоубийству. Просто у некоторых не доходят руки. — И после паузы: — Ну и кто сообщит мальчику?

Мальчику? А, ну да. Это он о Густаве.

— Джордж решил предоставить это нашим противникам, — сказал я, на что Алек пробурчал:

— Господи, где мы живем, — и снова налег на виски.

Глава 10

Я надолго вперился в стену библиотеки. Нельсон, сменивший Пепси, выказывает недовольство моей рассеянностью. Я добросовестно возобновляю чтение отчета, мною же когда-то, в приступе горя и раскаяния, по приказу Смайли составленного, со всеми деталями, даже самыми, казалось бы, несущественными, в стремлении дать оценку страшной тайне, которой никто, кроме кучки избранных, никогда и ни с кем не поделится.