Шпион - [35]

— Не могу знать, — повторил Григорий.

— А не сказали ли ему, что ты свой и тебя нельзя задерживать?

— Что значит свой?

— То и значит. Нет ли тебя в их секретных списках?

— Товарищ генерал-полковник, если вы считаете меня английским шпионом, арестуйте меня.

— Если бы я считал тебя шпионом, пристрелил бы прямо здесь, в этом кабинете. Не дергайся, не считаю. Но согласись, что для таких мыслей есть некоторые основания. Всех держат три дня, а его сразу отпускают. Почему? Поневоле задумаешься. Ладно, Токаев, забыли, иди работай. Но ещё один прокол, и отправлю тебя в Москву. Мне здесь разъебаи не нужны. Свободен.

В тот же вечер Григорий сел за машинку и напечатал:

«Начальнику Отдела Военно-Воздушных Сил Военного Управления СВАГ генерал-майору авиации тов. Александрову.

Рапорт.

Прошу Вас возбудить ходатайство перед Управлением Кадров ВВС СССР о переводе меня на постоянную работу в Советский Союз. Свою просьбу мотивирую тем, что:

1. В Германии нахожусь уже два года и четыре месяца и, таким образом, долго оторван от регулярной научной работы и преподавательской деятельности;

2. За это время я в свободное от службы время работал над своей докторской диссертацией, и мне её необходимо довести до конца. Для этого я должен быть в СССР, поскольку здесь у меня нет возможности провести необходимые эксперименты;

3. Работа, которую я здесь выполняю, ни с какой стороны меня не удовлетворяет, на ней я дисквалифицируюсь. Эту работу сможет выполнять любой более-менее грамотный офицер. Следовательно, из-за моего ухода дело не пострадает. В то же время в Советском Союзе я буду использован в соответствии со своей специальностью и квалификацией и принесу стране больше пользы.

Я желаю в дальнейшем работать на прежнем месте, т. е. в Военно-воздушной академии им. Жуковского. Хотел бы убыть в СССР ещё в октябре с.г.

Старший офицер Отдела ВВС Военного Управления СВАГ инженер-подполковник Токаев Г.А.

10 октября 1947 года».

Генерал-майор Александров передал рапорт Серову. Тот разорвал его на части и бросил в корзину.

— Вот что, Токаев. Понимаю, что ты на меня обиделся. А зря. Всех подозревать — это моя обязанность. Ты по-глупому прокололся? Прокололся. Но я дам тебе возможность реабилитироваться. Собирайся, на днях летишь в Париж.

— Что мне там делать? — не понял Григорий.

— Работать. А что конкретно делать, тебе скажут.

— Но я не говорю по-французски.

— Те, кто тебя встретят, говорят. Хватит того, что ты говоришь по-немецки.

— И всё-таки, что я должен буду делать?

— Встретишься с Зенгером. И поговоришь с ним о ракетах. С тобой будут ещё три человека. Один водитель, двух других представишь учёными. Они будут молчать. А ты легко найдёшь с Зенгером общий язык.

— Уговорить его переехать в Москву? — предположил Григорий.

— Это был бы идеальный вариант.

— А если он не согласится?

— Дальше уже не твоя забота.

— Товарищ генерал-полковник, вы уже видели, какой из меня диверсант. Я не диверсант, я учёный. Пошлите в Париж кого-нибудь другого.

Серов нахмурился.

— Не понял. Ты что, отказываешься?

— Да, отказываюсь.

— Токаев, это не просьба, это приказ. Знаешь, что бывает за невыполнение приказа?

— Знаю. Вызывайте наряд, отправляйте меня на губу. Но этот приказ я не выполню.

— Мне говорили, что вы, осетины, упрямый народ. Но я не думал, что такой упрямый. Ты понимаешь, что это конец всей твоей карьеры?

— Понимаю.

— И всё-таки нет?

— Нет.

— Я тебе это припомню. Кру-гом! Убирайся из моего кабинета!

Григорий вышел. Он понимал, что для него наступают трудные времена. Но даже не подозревал, что они окажутся такими трудными.

XXI

Прошло несколько дней. О Париже Серов больше не заговаривал. Подполковника Токаева он перестал замечать. При встречах смотрел сквозь него своими холодными глазами, на приветствия демонстративно не отвечал. Григорий написал ещё один рапорт о переводе в Москву, принёс его генерал-майору Александрову.

— Что это, Токаев, тебя так тянет в Москву? — полюбопытствовал Александров.

— Устал, товарищ генерал-майор, — ответил Григорий.

— А ты не рано стал уставать? Сколько тебе?

— Уже тридцать восемь лет.

— Тогда да, не рано. Оставь рапорт, рассмотрим. А пока готовься к отъезду.

Сослуживцы словно почувствовали изменившееся отношения Серова к Токаеву. Он ощущал, как вокруг него растёт стена отчуждённости. Стала назойливее слежка за ним. Ему запретили пользоваться своей машиной, присылали служебную с водителем, Григорий отравлял её обратно. Он продолжал работать, но словно бы нехотя, через силу. Аза видела, что с мужем происходит что-то не то, но не спрашивала. А он ей ничего не говорил. Осетинские мужчины не нагружают женщин своими проблемами.

И вот настал памятный день 3 ноября 1947 года, переломивший жизнь Григория на две части. Он начался, как самый обычный день. Аза собирала дочь в школу, Белла училась в школе для детей русских офицеров в Карлхорсте. Григорий перед завтраком просматривал газеты. Вчерашние западногерманские газеты доставляли в Восточный Берлин утром следующего дня. Токаеву разрешили выписывать «Die Welt» и «SЭddeutsche Zeitung». Их можно было читать на службе, но Григорий предпочитал это делать дома, когда никто не мешает и не отвлекают телефонные звонки.