Шпиль для гостей - [3]

— Что имею, то и введу! — Он грубо захохотал, снова прижал меня к своему галстуку и легонько подтолкнул: иди, мол, ладно. — Вот ты вот, скажем… Что смотришь? От тебя всего можно ожидать.

Я вытаращился. А он смотрел теперь с настоящей злобой.

— Вишь ты какой: пришёл к друзьям, а глядишь этак, прямо в нутро нам вкручиваешься, думаешь, я не вижу, что ты про себя там… У тебя на физиономии всё написано!

— У меня?!

Тут я подумал, не дюбнуть ли этого члена делегации в лоб. Мучительно не хотелось скандала. Однако шпиль был уже вставлен. В отличие от второго Саши, находившего удовольствие в том, что его персоне придается неослабное внимание, я не люблю, когда меня в чём-то подозревают. Мой светский визави тоже, кажется, был готов к спаррингу.

— Саша, подожди, что ты! — первый Саша бросился между нами, всё ещё держа в руке нож. Я инстинктивно отстранился от ножа, секунду помедлил и, снова удивляясь самому себе, как это я попал к таким дуракам, шагнул в сторону.

— Ну-с, ладно. С днём рождения. Я пошёл. А ты воды холодной выпей.

— Подожди! — первый Саша бросился ко мне в узком коридоре и загородил его, растопырив руки, словно Леонид — Фермопильское ущелье. — Подожди! — На верхней губе у него опять проявились капельки, теперь нервного пота. — Я прошу: не обижайся! Подожди! — закричал он. — Сейчас! Саша!

Он увлёк его в комнату и, слышно, зашушукал.

— Ну?! — раздался удивлённый возглас. — Да нет… — И снова: — Шу-шу-шу-шу…

Я всё возился с непонятным замком, когда они оба выскочили в коридор.

— Это правда? — оба дышали тяжело, как загнанные.

— Действительно ты женат на дочери… — прозвучала одна из известнейших в стране государственных фамилий, и я понял причину странного вокзального приглашения. Я улыбнулся — тонко, с тайным пониманием, как улыбались они сами. Такая непосредственность просто очаровывала. Демон сомнения ещё метался в их глазах. Светскость слетела с обоих, словно шелуха, и обнажила ясные, как пареная репа, рожи прохиндеев.

— Да нет, не может быть. Ты шутишь! Я всех дочек знаю!

Второй Саша посерел, первый — покраснел. Где же, на самом-то деле, я с ним познакомился? И, хотя мне скрывать нечего, что ему про меня известно? Кого он собирался угощать моим присутствием? Что говорить обо мне?

Песчаная дорожка у дома, обсаженная шиповником, тянулась метров на двести в одну сторону и метров на двести — в другую. По лёгкой дорожке был раскинут кружевной невод теней. Тени казались негустыми, как полагалось в августе, а тоже лёгкими, свободными, но идти по ним в открытую даль не хотелось — такими приманивающими, завлекающими, в доску своими казались они. Я стоял у подъезда, вновь испытывая радость возвращения, но уже не доверяя ей. Шпиль ещё торчал во мне. Его надо было выдернуть, как занозу. Нельзя жить со шпилем.

«А сам-то хорош, — ещё подумал я. — Поехал наблюдать индивидуальности. И напоролся. Хорошо, ещё по руке не погадал. У них своя жизнь. Будем справедливыми, у них своя жизнь».

Ну так и что? Кто тут может сейчас, прямо сейчас за какие-то чужие заслуги пригласить нас в гости? И смотреть, не навесим ли мы что-нибудь, куда-нибудь — туда, куда не надо. Не вставим ли чего-нибудь.

«А я сам? — снова подумалось мне. — Я-то сам уже со шпилем приехал. Нет, братцы, нельзя так в гости ходить. И я не буду больше».

Красивые женщины, чьи-то дочки, такие чистенькие, весёлые, прошли мимо меня, сильные мужчины, представительные, в прекрасных светлых костюмах, резко ставили свои машины к бортику, изящно наклоняясь, хлопали дверцами, щёлкали ключами. Все гости знали друг друга. С новой радостью я узнавал их тоже и, узнавая, забывал, отбрасывая от сердца. Так в сказке — достаточно узнать, назвать по имени злое волшебство, как тёмные чары рассеиваются, стены опадают, солнечная, без теней, дорога открывается взгляду, поезд, устало скрепя сцепами, подходит к перрону, из всех дверей разом вываливаются совершенно незнакомые люди, гости столицы, растерянно улыбаясь и пересчитывая детей, медленно двигаются к зданию вокзала, а вернувшиеся москвичи толкают их, задевают плечами, устремляясь в страшный зев сияющей подземки. Я приезжаю, я возвращаюсь, я улыбаюсь Москве, лету, соскучившемуся дому, синему горячему небу. Больше ничего от меня не надо ожидать.