Шпаги и шестеренки - [69]

– А может, наоборот: от кое-чьих не столь уж колких острот? – Мартенс кивнул Дарвину: – Что скажете – по-моему, рисунки удались на славу. Как будто этот ваш Атлант нарочно позировал. А уж когда он попытался завладеть моим карандашом!..

Все это время преподобный Мэттьюз сидел, глядя в глубины своей чайной чашки с отстраненным, полусонным выражением лица – ровно с таким, должно быть, Моисей внимал терновому кусту. К счастью, чашка от возгорания пока воздерживалась.

Однако больше капитана Фицроя волновало сейчас то, как у преподобного Мэттьюза обстоят дела с голосами.

Оторвавшись от созерцания кругов на поверхности, миссионер вскинул голову:

– Вы, господа, говорите так, словно эти твари и в самом деле разумны! Но это… это вздор! Абсурд, нелепица!

– Ну а почему нет? – Мартенс раскурил короткую, изящную трубочку и выпустил к потолку несколько пушистых колец. – Вот что, по-вашему, отличает, допустим, дикаря от пса? Ну, кроме наличия души. Привязанность к родным и близким? Способность сопереживать? Склонность к творчеству? Или, может, умение обучаться? Так если постараемся – согласитесь, эти Дарвиновы воспитанники дадут фору тем же дикарям, с которыми вы имели дело на Огненной Земле.

Фицрой слушал их спор со странным чувством: словно обсуждали его собственную неудачу. Может, так оно и есть – в конце концов, этой экспедиции могло не быть, если бы во время прошлой капитан не взял с собой в Англию нескольких туземцев. Двое мужчин, маленькая девочка и мальчик, купленный у родителей за перламутровую пуговицу. Джемми Пуговица, так он себя теперь зовет. Один из туземцев умер от оспы, трое других… капитан решил вернуть их на родину, и вот – вернул.

Были ли они умнее своих сородичей? Были ли… человечнее? Ведь если бы не вмешательство Фицроя, и они ходили бы нагишом, с безразличием наблюдали за страданиями собственных детей, в голодные годы убивали своих старух… Чем они лучше диких зверей? И как отнеслись бы сами к тому, что кого-то другого, не их, белый человек увез бы за море и вернул… в другом обличье. В конце концов, мать Джемми тосковала по нему в первые дни – но увидев после разлуки, лишь удивленно взглянула и ушла, чтобы заняться более насущными делами.

Кто из них счастлив сейчас: те, кто никогда не вкушал от благ цивилизации, или Джемми, Фуэгия и Йорк? И были ли эти трое счастливы прежде – в Лондоне?

– …но это, – говорил Дарвин, – в конечном счете неизбежно. Там, где преподобный Мэттьюз потерпел поражение, рано или поздно высадится другой миссионер! В конце концов туземцы поймут, для чего предназначены все наши супницы, подсвечники и простыни. И как следует носить башмаки.

– И что такое огнестрельное оружие, – добавил доктор Байно. – А главное: почему им следует его бояться.

– Все это пустое, – отмахнулся художник. – Даже если они поймут или просто учуют опасность, которую несет их нынешнему укладу белый человек, – как смогут защититься и что противопоставят? «О, это так отвратительно: позволять старухам доживать век среди людей! Нельзя идти против законов природы!» «Мы не должны брать в рот ни капли огненной воды, поскольку она противна нашим многовековым традициям!» – Он снова затянулся, щурясь сквозь клубы дыма. – Вон, японцы устроили себе изоляцию – и чем это закончилось? Подыграли голландским торговцам-кальвинистам, только и всего. Есть вещи, которые не остановишь – все равно что голой… хм… ладонью затыкать дыру в плотине. Протекла так протекла. И с прогрессом та же история: черта с два его изолируешь. Те, кто отмечен им, неизбежно будут изменять других. Раздувать, так сказать, искры разума.

– Подумать только! Не вы ли, Мартенс, еще позавчера считали «баклажанчиков» неразумными тварями!

– Ну, в отличие от других, я умею признавать свои ошибки.

Преподобный смотрел на них, покусывая нижнюю губу. Рука дрожала, несколько капель пролилось на колени, но он даже не заметил.

Перед сном Фицрой отправился к бочкам – в который раз взглянуть на подопечных Дарвина. Атлант отдыхал, устроившись на дне и плавно помахивая щупальцами. Блестящий, похожий на крупную пуговицу глаз повернулся и уставился на капитана, потом моргнул и закрылся.

Улисс… Улисса в бочке не оказалось. Как и свой легендарный тезка, он отправился в странствие – и был обнаружен капитаном на полуюте, над каютой, которую занимали Дарвин и штурман Джон Стокс. Сейчас Стокс как раз стоял у штурвала – а Улисс распластался рядом, будто верный пес.

– Помогает тебе не сбиться с курса?

Стокс глянул на спрута:

– Присматривает за мной, не иначе, сэр.

– Надеюсь, он принесет нам удачу.

– В крайнем случае, – невозмутимо заметил Стокс, – разнообразит нам меню. Учитывая, что они ни черта не жрут, удивительно, как вообще протянули так долго. Хотя, конечно, я слышал про черепах и крокодилов, которые голодали в зверинцах месяцами.

Капитан рассеянно покивал. Некая мысль все не давала ему покоя, однако Роберт Фицрой, пожалуй, не готов был ею делиться с кем бы то ни было.

Он посмотрел на неуклюжее тело Улисса – сейчас фиолетовое, с вкраплениями алых пятен. «Баклажанчик» лежал неподвижно, только ритмично подрагивали два внешних щупальца.