Шпага для библиотекаря. Книга 1 - [65]

Додумать эту мысль Дима не успел – набежавший солдат в фартуке санитара позвал его в палатку, где размещались пленные офицеры. Он вошёл – и обнаружил на ближайшей к выходу койке того самого юношу-офицера, которого он перевязал и вывез с казаками из французского тыла. Тот уже пришёл в себя и выглядел куда лучше, чем когда Дима сдал его с рук на руки местным медикам. Юноша поприветствовал его слабым взмахом руки, выслушал легенду о беглом домашнем учителе-немце, офицер кивнул (он, как оказалось, уже знал это от сопровождавшего их казака) и огорошил спасителя неожиданным предложением. Его должны были завтра с утра отправить в сопровождении денщика на бричке в Москву и дальше, в родительское имение где-то под Калугой. Диме предложено было присоединиться, чтобы присматривать в пути за раненым, раз уж он проявил такие медицинские таланты. А позже, когда они прибудут в имение – подумать о том, чтобы занять место при трёх малолетних братьях раненого офицера, заместив француза-гувернёра, прогнанного взашей после вторжения Бонапарта.

Надо ли говорить, что Дима, не особо раздумывая, принял это предложение? Что угодно, куда угодно, хоть в гувернёры при дворянских недорослях, да хоть бы и в крепостные – лишь бы остаться в живых, лишь бы убраться подальше от этой дикой войны!

VI

Село Фили, принадлежащее обер-камергеру Нарышкину, прямому потомку боярина Льва Кирилловича Нарышкина, родного брата царицы Натальи Кирилловны, матери Петра Великого, располагалось подле Поклонной горы, за Большой дорогой, верстах в четырёх от Дорогомиловской заставы. Пятого сентября – на четыре дня позже срока, известного мне по «прежней версии» истории» – в доме крестьянина Савостьянова фельдмаршал князь Кутузов собрал знаменитый военный совет. Надо полагать, на ту же животрепещущую тему: дать у стен древней столицы ещё одно сражение на негодной позиции, выбранной Бенигсеном, или оставить Москву без боя – ибо, по его словам светлейшего князя, «с потерянием Москвы не потеряна еще Россия» – чтобы сохранить армию для продолжения войны и сблизиться с подходящими резервами?

На совещании кроме самого фельдмаршала, присутствовали – генералы Барклай де Толли, Бенигсен, Ермолов, Остерман толстой и все прочие, кому и было это положено, включая и Дохтурова, к корпусу которого по прежнему были приписаны сумские гусары. Но никто – ни поручик Ростовцев, исполняющий после Шевардинского дела обязанности эскадронного командира, ни едущий в санитарном обозе раненый полковой командир Давид Артемьевич Делянов – ничего не знал ни о предмете, обсуждаемом на совете, ни о составе участников, довольствуясь ходящими по армии слухами. Ростовцеву, как и посвящённому в тайну субалтерну Веденякину, оставалось лишь гадать: окажется ли прав гость из будущего?

Но – слухи слухами, а пока сумцы встали биваком за околицей Филей, как это и было предписано адъютантом-колонновожатым, расседлали притомившихся коней и стали варить ужин. В ожидании трапезы поручик решил расспросить пленного – того здоровяка-карабинера, которого я «с Господней помощью» ухитрился стащить с седла и оглушить по темечку эфесом шведской шпаги.

Говорил француз с трудом, шепелявя разбитыми губами – удар дужками гарды в физиономию стоил ему передних зубов. По-французски я, разумеется, не понимал ни слова, и пришлось полностью положиться на синхронного переводчика» в лице корнета.

Пленник назвался сержант-майором Рава́. Другой, подстреленный мною в схватке у оврага и скончавшийся от потери крови в ночь после сражения, оказался его эскадронным командиром, капитаном дю Брэ, прославленным на всю Великую Армию храбрецом, дуэлянтом и отчаянным рубакой. Экого зверюгу я, оказывается завалил – и как тут не вспомнить эпизод из «Янки при дворе короля Артура», когда главный герой убивает закованного в латы сэра Саграмора одним-единственным выстрелом из револьвера?

Рассказывая о своём капитане, сержант-майор не пытался сдержать горькой усмешки. Перед атакой на «ля гранд редут», карабинеры выстроились на указанной позиции – и сразу попали под огонь русских пушек, бьющих с батареи. Потери росли с каждой секундой, и закалённые ветераны, готовые скакать на пышущие картечью орудийные жерла, принуждены были покорно стоять под расстрелом, не имея возможности ответить ударом на удар – что злило их чрезвычайно. Первым не выдержал сам Рава́. Он крикнул, обращаясь к капитану, так, что карабинеры обеих шеренг отлично его слышали: "Или атакуем, или уходим с поля боя!". На что немедленно получил ответ: "Еще одно слово и я порву тебе пасть, ты полное ничтожество!"

На этом дискуссия оборвалась, поскольку прозвучала труба, и карабинеры двинулись в атаку. Далее последовала чудовищная резня на Курганной батарее, кровью загасившая этот вулкан, извергающий огонь и чугун, после чего уцелевшим карабинерам велено было собраться на фланге взятого редута и преследовать отступающую русскую пехоту. Рава́ был в числе первых, ворвавшихся на «гранд редут» – и, уже после боя, обтирая окровавленный клинок палаша о рукав разодранного русским штыком сюртука, крикнул, обращаясь к дю Брэ: "Ну что, капитан, я все еще жалкое ничтожество?"