Шпага для библиотекаря. Книга 1 - [23]

Тем не менее, ситуация складывалась неприятная. Гена, успевший за время недолгой передышки почистить карабин, набил карманы обоймами и патронами россыпью – он подозревал, что на этот раз, хочешь-не хочешь, а придётся стрелять в людей. И ладно бы во французов, оккупантов – нет, в своих, русских, крепостных крестьян, безжалостно угнетаемых (если верить школьным учебникам истории и поэту Некрасову) помещиками. Но с другой стороны: разве лучше получить от этих «угнетённых» вилами в живот, а то и каким-нибудь «пырялом с зубом» по голове? Нет уж, как говорится, «ешьте сами…»

И совсем уж скверно было то, что на заднем дворе клуба стоял «пердунок» дяди Васи. Торчал посреди двора, ничем не прикрытый – бочки с соляром успели закатить в погреб и для верности завалить люк всяким хламом, но слишком уж лакомой целью был выкрашенный в красный цвет трактор для мужичков.

Если доберутся – обязательно расколотят дубинами стёкла, приборную панель, а потом ещё и факела забросят – и в кабину, и в кузов. И неважно, что он пустой, дощатые борта и дно перемазаны соляркой и легко вспыхнут.

Сам механизатор, осознав опасность, нависшую над железным другом, сначала потребовал у библиотекарши двустволку, намереваясь палить в погромщиков. А когда получил отказ, то выдвинул другой план: завести движок и, не дожидаясь нападения, атаковать самим – припугнуть бобрищевцев видом коптящего, рыкающего чудища. «Вот увидите, разбегутся! – уверял он. – А можно ещё в кузове соорудить какое ни то прикрытие, хоть из мебели, и посадить за него стрелка с тулкой – пусть хоть дробью пуганёт, если полезут с факелами…»

План был хорош, но превратить «пердунок» в кустарный броневик осаждённые не успели. Вдали раздалась звонкая трель военной трубы, и на дороге, на краю лесной опушки, показались всадники в зелёных мундирах и высоких чёрных киверах. Выбравшись на открытое пространство, они развернулись из походной колонны в две шеренги. Снова пропела труба, сверкнули выхваченные из ножен сабли – и неизвестные кавалеристы, сначала рысью, потом галопом, поскакали к зданию.

IX

Расстояние от Бобрищ до графского имения – чуть меньше двух с половиной километров, и в детстве я не раз гонял туда на велосипеде. Правда, тогда на месте деревни располагалась совхозная усадьба, изрядно разросшаяся за сто семьдесят с лет, а от барского дома наоборот, сохранился один фундамент, заросший крапивой да жиденьким малинником. Во время войны в здание попала авиабомба, оставив от неё только огрызки стен, да и те понемногу растащили на кирпичи – неровные, тёмно-фиолетового цвета, замешанные, как говорила тётя Даша, на яичных желтках.

Тогда, в середине семидесятых я ездил в старую усадьбу по просёлку, а сейчас нам пришлось петлять лесными тропками, объезжая толстенные корни и попадая то и дело передними колёсами в притаившиеся в траве ямки. Один раз тропку шагах в двадцати перед нами пересекло кабанье семейство. Я облился холодным потом, когда свинячий патриарх с горбатой холкой и длинными жёлтыми клыками, торчащими из-под нижней губы, повернулся к нам – и уставился в упор своими крошечными глазками, пока его выводок пересекал магистраль. Он словно давал понять чужакам: «не лезьте, а то пожалеете…» Я потянулся к нагану, сознавая, что бросься сейчас кабан в атаку – его не остановить и полным барабаном. Но обошлось: когда хвостик последнего поросёнка (не закрученный в колечки, как рисуют в мультиках и детских книжках, а заканчивающийся аккуратной волосяной кисточкой) скрылся в кустах, свин недовольно хрюкнул и последовал за ним. Ну а мы… мы просто поехали дальше. Изрядно напуганная Мати молчала и старалась держаться поближе ко мне, Рафик под нос ругался по-армянски.

Скоро ехать по тропе стало невозможно – слишком близко пододвинулись с обеих сторон непролазные кусты, слишком много выбоин и ям лезло под колёса. По моим расчётам до большой поляны, посредине которой стоит усадьба, оставалось не больше трёхсот метров. Так что мы спрятали велики в кустах и дальше шли пешком. Но далеко уйти не удалось – вскоре мы услышали собачий лай, звонкий, заливистый, и – приближающийся. По нашу душу – или местный помещик решил отвлечься от мыслей о приближающейся войне, отправившись на охоту?

Ответ был получен через минуту. Из кустов одна за другой выскочили четыре собаки – не знаю, как называется эта порода, но явно что-то охотничье: гладкошёрстные, бурые с чёрными во всю спину, чепраками, чёрными же висячими ушами и вытянутыми, как у ирландских сеттеров, мордами. Собаки обложили нас, словно загнанного зверя, и принялись облаивать, держа, однако, безопасную дистанцию в три-пять шагов – от их брёха закладывало уши. Оттого, наверное, мы и прозевали подкрепление, явившееся на помощь хвостатому авангарду.

Трое мужчин, одетые куда добротнее деревенских жителей. Тот, что постарше, лет сорока-сорока пяти с окладистой с проседью чёрной бородой, был облачён в казакин – короткий, тонкого сукна, с невысоким стоячим воротником. За поясом у него торчал длинный охотничий нож в тиснёных кожаных ножнах. На ногах – хорошие сапоги, в руках кремнёвое ружьё, явно восточной работы, с ложем, инкрустированным бисером и тонкой медной проволокой. И ствол его, направляемый недрогнувшей рукой, смотрел мне прямо в живот.