Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса - [5]

— Вы победили меня, — честно признал Редман. — Теперь я ваш пленник. Скажите же, как вы намерены со мной поступить?

И добавил, словно невзначай:

— Вообще-то мне обязательно нужно попасть в Ньюкасл. Если вы отпустите меня, сэр, обещаю вернуться через две недели и снова сдаться вам в плен.

Лично меня бы насторожило подобное предложение — откуда взяться столь беспечному тону у человека, только что чудом избегнувшего смерти? Однако Линдсей, похоже, мыслил иначе. Он удовольствовался словом джентльмена и решил отпустить недавнего противника.

— Будь по-вашему, поезжайте, — сказал он, — но дайте мне слово христианина, что в течение месяца вернетесь ко мне в Эдинбург. И еще одно условие: я хочу, чтоб повсюду, куда бы вы ни направились, люди знали, что вы мой пленник.

На том и порешили. Бывшие враги разъехались: сэр Мэттью направился в Ньюкасл, а Линдсей повернул обратно, в родное Приграничье. И тут, по словам Фруассара, вступила в силу «удивительная военная фортуна», придавшая ситуации особую пикантность. Линдсей преспокойно возвращался к себе домой, когда навстречу ему попался многочисленный конный отряд — всадников было не менее четырех сотен. Вначале он принял их за своих соотечественников, но, как выяснилось, ошибся. Это оказался английский резерв во главе с епископом Даремским. Теперь уже сам Линдсей оказался в роли пленника и несколько минут спустя уже ехал по той самой дороге в Ньюкасл, по которой совсем недавно удалился сэр Мэттью. По прибытии в город шотландского рыцаря разместили в доме епископа. И представьте себе, первым же, которого он встретил, был его недавний визави, сэр Мэттью. Тот зашел в кабинет и обнаружил Линдсея, «лежащего у окна».

— Что вы тут делаете? — в удивлении воскликнул англичанин.

— Боюсь, что вам уже не придется возвращаться ко мне в Эдинбург, — отвечал Линдсей. — Как видите, мы поменялись ролями.

— Не огорчайтесь, сэр, — по словам Фруассара, ответил сэр Мэттью, — мы уладим дело прямо сейчас. Сегодня же вы будете обедать вместе со мной.

(Как по-английски это звучит! Должно быть, он учился в Итоне!)

— Я был бы рад отобедать с вами, — вздохнул Линдсей.

Вся эта история — с отчаянной утренней схваткой, с рыцарским обменом любезностями и расставанием — завершилась ближе к вечеру обильным возлиянием в Ньюкасле. О, как бы мне хотелось услышать, о чем они беседовали за пиршественным столом!

На мой взгляд, это прекрасная камея темных веков, свидетельство дружбы между двумя нациями, позже сгинувшей в многовековой вражде.

Итак, я смотрел на Оу-Ми-Эдж и все глубже погружался в воспоминания. В этом и заключается действие чар Приграничья. Стоит только проехать Оттерберн и углубиться на север, и вы начинаете ощущать их действие. Как передать словами очарование этой дикой, непокорной земли, где все углы и закоулки словно сошли со страниц рыцарского романа! Трудно представить себе более романтический край, отмеченный таким количеством дерзких, героических деяний. На протяжении многих поколений люди здесь любили и ненавидели, и благодаря этому все детали окружающего ландшафта приобрели особое значение. Казалось, сама земля пропиталась человеческими страстями, и от этого каждая скала, каждый клочок зеленой травы стали особенными.

Я вернулся на дорогу и поехал дальше. Меня по-прежнему не покидало ощущение близости Шотландии. На каждом повороте я невольно вглядывался вдаль, ожидая, что вот-вот передо мной распахнется дикая, неизведанная страна. Внезапно дорога пошла резко в гору, и я в азарте добавил газа. Наконец-то! Местные жители называют это место Картер-Бар. Внизу передо мной расстилалась Шотландия…

3

Во всех странах есть такие пейзажи, которые безошибочно трогают сердце путника. Именно такой вид открывается с вершины Картер-Бар. Перед вами Шотландия. Но не та страна, о которой сказал поэт: «О Каледония, твой лик / Порою строг, порою дик!»[6] Нет, эта Шотландия напоминает женщину в хорошем настроении: она вам рада, встречает с улыбкой на лице, пирогом на противне и горячим чайником над очагом. Именно такой образ милой и уютной Шотландии навечно запечатлелся в сердце самого великого из всех сынов Приграничья — сэра Вальтера Скотта. Я думаю, ни один шотландец, возвращающийся домой после долгого отсутствия, не сумеет сдержать чувств на вершине этого холма. То, что предстает его взору, — несомненно, Шотландия и ничем другим быть не может. Мне кажется, для каждого шотландца эта картина — такой же безошибочно распознаваемый образ, как и меловые утесы Дувра для англичанина.

Весь пологий склон холма зарос вереском. Солнце садилось, и небо над Ламмермурскими холмами тревожно алело. Ветер стих. Внизу, в долине, собирался осенний туман: крадучись, он переползал от леса к лесу. В домах топились печи, и из труб неподвижными колоннами тянулся в небо дым. На фоне зеленых лугов извивались белые призрачные змеи — это туман струился над поверхностью реки или ручья. Весь пейзаж выглядел потрясающим этюдом в голубых тонах. На переднем фоне — подобно обещанию далекого Хайленда — маячили вершины Эйлдонских холмов. Синие, как тепличный виноград, они поднимались над зелеными берегами Твида. На горизонте тоже громоздилась цепочка холмов, а за ней еще одна… и еще… пока все не растворялось в сплошной голубизне. Длинные пологие склоны Ламмермурских холмов на западе переходили в очертания Морфут-Хиллз и Пентленд-Хиллз. На всем лежала печать тишины и покоя. Было так тихо, что я мог различить далекий лай деревенских собак. В полном одиночестве я стоял на границе: одной ногой в Англии, другой в Шотландии. Рядом торчал металлический щит с надписью «Шотландия». Он казался совершенно излишним; и так было ясно, что Англия осталась за спиной. Картер-Бар действительно служит воротами в Шотландию, на протяжении веков эта возвышенность обозначала границу между кельтами и англосаксами.