Шостакович и Сталин - художник и царь - [5]

Волков напоминает нам о том, как в одном из своих писем Шостакович написал; «Разоча- \ ровался я в самом себе. Вернее, убедился в том, что я являюсь очень серым и посредственным композитором». Когда читаешь об этом, то возникает ощущение, что человек, которого вы до этого мало знали, пришел, посидел с вами на кухне за чашкой чая и раскрылся. И вы увидели его душу – душу человека неуверенного, болезненного, страдающего, сми-

22

ВЛАДИМИР СПИВАКОВ

ГОЛОС ВСЕХ БЕЗГОЛОСЫХ

23

ренного. Как это перекликается с Цветаевой: «В моей руке почти что горстка пыли – Мои стихи».

На Шостаковича у многих людей – ив России, и на Западе – до сих пор существует однобокий взгляд. За границей, после того как продирижируешь какой-нибудь из симфоний Шостаковича, тебе иногда говорят: «Beautiful!» В такие моменты я готов с горя провалиться в канализационный люк. Шостакович оставил нам свою кровоточащую музыку, музыканты, ее исполняя, оставляют капли своей крови на сцене. При чем тут «Beautiful»?!

Многие до сих пор не понимают, что дуализм в музыке и жизни Шостаковича был вынужденным. Например, к Шостаковичу предъявляют претензии, что он вступил в партию и т.д. Я даже видел гипсовую статуэтку, изображающую Шостаковича, согнувшегося в позе «чего изволите». Это, по-моему, несправедливый и оскорбительный взгляд на фигуру Шостаковича и его музыку. Книга Волкова чрезвычайно важна тем, что она оспаривает подобную точку зрения, исследуя Шостаковича в объемном социальном и культурном контексте.

Я Соломона Волкова знаю очень давно, практически всю свою сознательную жизнь – мы с ним учились в одной школе при Ленинградской консерватории имени Римского-Корса-

кова. Уже тогда Волков отличался от многих своих сверстников – в первую очередь, удивительной широтой интересов. Так было всегда – то он собирал квартет, чтобы сыграть новый опус Шостаковича, то организовывал постановку забытой оперы (это была опера ученика Шостаковича Вениамина Флейшма-на, погибшего во время войны; он написал ее на чеховский сюжет «Скрипка Ротшильда*). Шостакович «Скрипку Ротшильда» дописал и оркестровал, а Волков, вместе с дирижером Юрием Кочневым, впервые представил эту оперу на сцене. То Волков со своим квартетом уезжал в Комарово к Ахматовой – об этом ходили слухи, сам он свое общение с Ахматовой не афишировал. У Волкова можно было получить стихи Бродского, которые только начали появляться в самиздате. Словом, он уже тогда был удивительным человеком.

Мышление Волкова с самого начала было весьма оригинальным. Это проявлялось рке в его школьных сочинениях, которые всегда были свежими, интересными. Безусловный литературный дар Соломона раскрывался в том, что он любую тему, иногда самую простую, мог рассмотреть под совершенно необычным углом зрения. В нем развилась такая критическая мысль, которой ни у кого из нас тогда не было. Это позволило Соломону Волкову

24

ВЛАДИМИР СПИВАКОВ

голос ВСЕХ БЕЗГОЛОСЫХ

25

впоследствии опубликовать замечательные книги – разговоры с Шостаковичем, которые вызвали не утихающую до сих пор шумную полемику; книгу бесед с великим скрипачом Натаном Милыптейном.

В России в последние годы вышли три книги Соломона Волкова: «Страсти по Чайковскому. Разговоры с Джорджем Баланчиным», затем великолепная «История культуры Санкт-Петербурга» и, наконец, его «Диалоги с Иосифом Бродским», которые лично мной воспринимаются как современный аналог раз-\i говорам Гете с Эккерманом.

В книге «Шостакович и Сталин» мне показались исключительно интересными параллели – Булгаков, Мандельштам, Зощенко, Пастернак. К примеру, Пастернак сказал своему другу, что «книга есть кубический кусок горящей, дымящейся совести». Любой творческий человек над этой фразой задумается. Ведь так же и музыка Шостаковича – клубок его горящей, дымящейся совести («Искусство при свете совести»).

Очень своевременны и современны параллели с Сергеем Эйзенштейном. Когда Эйзенштейн снял вторую серию «Ивана Грозного», то один из приятелей режиссера указал ему на содержащиеся в фильме антисталинские аллюзии. Эйзенштейн рассмеялся, а затем пере-

крестился: «Господи, неужели это видно? Какое счастье, какое счастье!» И подтвердил, что делал свой фильм, имея в виду великую русскую традицию – традицию совести: «Насилие можно объяснить, можно узаконить, можно обосновать, но его нельзя оправдать, тут нужно искупление, если ты человек».

Волков пишет о рисунке Эйзенштейна, датированном 1944 годом, где режиссер изобразил напоминавшую своими очертаниями о знаменитом «Мыслителе» Родена фигуру, скованную по рукам и ногам, но всем своим обликом выражавшую вызов и неповиновение. Подпись Эйзенштейна к этому рисунку была кратка и выразительна: «Свободный человек». Свободны ли мы сегодня? Когда журналисты задавали вопрос о свободе Иосифу Бродскому, он отвечал: «А что вы меня об этом спрашиваете, если впереди Страшный суд?»

Тот же Эйзенштейн свою внутреннюю . / свободу реализовал в героическом поступке: он спас архив уничтоженного Сталиным Мейерхольда, своего учителя. Эйзенштейну принадлежит высказывание, которое можно отнести и к Шостаковичу: «Великолепно умирать за Родину, но важнее жить для нее!»