Шони - [18]
Сзади растянулась пышно разодетая и облаченная в боевые доспехи свита.
Кони ступили на колеблющийся деревянный настил. Загремели копыта над головами крестьян, которые стояли по грудь в воде, поддерживая мост. Многие падали, надорвавшись под страшным грузом, и бурный поток уносил людей, как щепки. Мост качался и опускался все ниже.
Нахмурился Искандер-Али. Заметив это, Бешкен Пага взмахнул рукой. Тут же один из всадников обнажил саблю, и седая голова мастера покатилась по земле.
— Плохо же вы подготовились к приезду моего гостя, — процедил Искандер-Али. — Царевич достоин лучшего приема.
2
Небольшая группа всадников, переехав через Цхенис-цхали, ступила на Одишскую землю. Еще не все вышли из реки, как вдруг юноша в белой чохе рванулся вперед, словно камень, пущенный из пращи. Привстав на стременах, он жадно вглядывался в летящие навстречу сожженные селения, поваленные заборы, срубленные виноградники, заброшенные колодцы.
Никто не вызывает в человеке такой боли, как вид разоренного давно не виденного отечества.
Молодая кобылица неслась стрелой, прижав к голове чуткие уши, и ее рыжая грива буйным пламенем развевалась перед глазами седока.
— Родная земля — что магнит, откуда хочешь притянет, — произнес Эсика Церетели, обращаясь к ехавшему рядом одноглазому князю Почине Абашидзе, который возвышался в седле, ногами доставая до самой земли, дородный и грузный, как стог сена. Он посасывал глиняный чубук, зажатый в углу рта. Ворог его шелкового архалука был расстегнут, и волосатая грудь овевалась ветром. Сощурив единственный глаз, он смотрел вслед своему крестнику.
— Вырвался на волю царевич! — Он достал изо рта чубук. — Вон как летит! Коня замучил… — Улыбка осветила его сонное лицо. — Целый год он у меня как на цепи сидел… Оставь его, пусть один побудет, — обернулся он к девятнадцатилетнему Уте Эсартия, который пришпорил коня, собираясь догнать своего молочного брата.
— Я боюсь, как бы не случилось чего, — почтительно отозвался Ута.
— Следуй за ним поодаль.
Ута съехал с дороги и пустил коня по полю, чтобы сократить себе путь.
— Не удержать мне Вамеха ни силой, ни добром, если бы не этот юнец, — кивнул Абашидзе на Уту Эсартия, — видел я молочных братьев, но эти… — он опять полнее ко рту чубук, — не поймешь, который из них царевич, — равны, словно братья.
— Такой обычай в Одиши, — ответил Эсика Церетели, — здесь барин с крепостным за один стол садятся.
— Это верно. Здесь, что мужик, что князь — оба без штанов, беднота. Погляди, турки с землей сравняли и без того разоренное княжество.
— Имеретию ждет та же участь, — вздохнул Церетели, — как ты думаешь, почему Искандер-Али прислал к наследнику послов: возвращайся, мол, в Одиши, управляй своими владениями. Соскучился он без него, что ли?! Боюсь, не подобру приглашает он Вамеха. Бешкен Пага и Искандер-Али сговорились. Один лисий хвост к другому привязался.
— Ты думаешь, он посмеет свое слово нарушить? — Абашидзе достал изо рта чубук.
— А кто с него спросит?
— Говорят, что он добрый воин…
— Не нарушит слова, султан ему самому голову снесет…
Почина и сам знал, что не для хорошего дела приглашает Искандер-Али юного царевича, что обещание его — ничего не значит, но он привык сомневаться даже в том, что было ясным, как день. Эсика — его ближайший друг, который не расставался с ним с самого детства, хорошо знал эту особенность и теперь не обратил внимания на его подозрительный тон и насмешливую улыбку.
— Ну, а ты что скажешь, для чего Искандер-Али вытребовал Вамеха?
— Все это очень подозрительно… Я ошибся, не следовало мне его отпускать.
— Не первый раз нас предают, — вздохнул Эсика.
— Но и предателям воздается должное, — сплюнул и обтер губы Почина. Его единственный глаз сверкнул угрозой, достаточной для доброй пары.
— Измены эти дорого нам обошлись, пусть бог простит предателей, — перекрестился Церетели.
— Не бог простит, а пес пусть сдохнет на их могиле!..
— Мне не нравится, что на границе нас никто не встречал. Неужели сардар снял все заставы? Как бы не подстроил чего Бешкен наследнику. Сердце мне о недобром подсказывает, — проговорил Абашидзе, выбивая на ладони чубук, чтобы наполнить табаком заново, но раздумал и положил его в карман…
…Прошел только год со дня смерти одишского правителя Дадиани, как его супруге — царице Кесарии донесли, что турки готовятся к нападению. Кесария тут же послала к Почине Абашидзе гонца с наказом не выпускать царевича, который учился в Гелати. Она не могла доверить войско семнадцатилетнему юноше, не хотела подвергать опасности единственного сына.
Царица сделала военачальником своего брата Бешкена. Только на него она могла положиться после смерти правителя, подозревая многих именитых князей в стремлении к власти. Не знала Кесария, что самым опасным врагом был Бешкен, — не для ее сына готовил он престол, яростно борясь с соперниками, — а для себя самого.
