Схолариум - [79]

Штайнер повернулся к заиндевевшему окну и смотрел, как закутанные люди торопливо пробираются по наледи. Во всех углах снова кипели дискуссии. Конечно, магистры тоже соберутся в судебном зале и смогут защищать свое мнение, но почему все должно крутиться исключительно вокруг одного и того же? Неужели они использовали затмение Солнца как предлог для очередной свары?

— А какое мнение будете поддерживать вы, Штайнер? Мы уже много дней только об этом и толкуем, а вы всё молчите.

Он медленно повернул голову. Сзади стоял Рюдегер, один из самых пылких зачинщиков всех словесных поединков. Он-то их и начал. И этого Штайнер никогда ему не простит.

— А почему у меня должно быть мнение? Вы ведь говорите совсем не о процессе. Вы всё о старом спорите. Идея или вещь. Какой смысл? Разве это не одно и то же?

Худой, аскетичного вида магистр Рюдегер, перебравшийся в Кёльн из Гамбурга, внешне напоминал пребывающего в келье доброго святого, которому сквозь решетку протягивают миску с похлебкой.

— Как вы можете утверждать, что это бессмысленно, — прошипел он, — ведь речь идет об основах нашей науки.

— Вы как раз и собираетесь разрушить эти самые основы, — спокойно возразил Штайнер. — Вы снова начали позиционную войну. Какое отношение спор между реалистами и номиналистами может иметь к процессу против этой женщины?

— Какое отношение?! — Рюдегер едва сдерживался, чтобы не плюнуть Штайнеру в лицо. Ведь его спокойная невозмутимость даже хуже, чем яростное отстаивание противоположного мнения. Не должно уклоняться от дискуссии, это неслыханно.

— Я вам объясню, какое отношение этот спор имеет к процессу, — проговорил он, все больше оттесняя Штайнера к окну. — Один из магистров — я не хочу называть здесь никаких имен — считает, что следует, с учетом определенных позиций, обсудить аргументы, почему женщина не может учиться.

— Вам не кажется, что формулировка несколько туманна?

Рюдегер все больше напирал на Штайнера, как будто собирался открыть окно за его спиной и выкинуть его наружу.

— Но мне почему-то кажется, что это оправдание вашего поведения. Вы так не думаете?

Только теперь Штайнер понял. Значит, один из магистров высказался в том смысле, что, возможно, следует обсудить позицию факультета, не желающего позволить этой женщине учиться дальше. Кто это был, догадаться нетрудно. Это мог быть только один из moderni, потому что традиционалисты прилипли к своему Фоме Аквинскому, как мухи к паутине. Только теперь до него наконец дошло, почему разгорелся такой спор. Дело не в женщине, а в позиции, которую займет каждый из них. Софи Касалл была просто символом, и не больше.

— Ну, — произнес Штайнер, глядя в окно. Он чувствовал дыхание Рюдегера и прикидывал, как бы выбраться из ниши. — Вы совершенно правы. Пока она только одна, и пока еще можно загнать ситуацию в традиционные рамки. А потом их будет все больше и больше, и в конце концов всех их нельзя будет вышвырнуть с факультета. Может быть, поэтому их лучше сжечь на костре. Пока не останется ни одной. Ведь в этом и заключается ваша позиция?

Ответить Рюдегер не рискнул. Он просто молча смотрел на Штайнера. Он ратовал за духовную свободу факультетов, где бы они ни находились — в империи, в Англии или в Италии. Сам он приветствовал любую поправку, делающую факультеты независимыми от клира, чтобы можно было свободно учить и учиться. Штайнер загнал его в угол, картина получилась очень неприглядная.

— Это не так, — пробормотал он наконец. — И вы прекрасно знаете, что это неправда. Почему вы так говорите? Я защищаю одну из позиций, все верно, но я бы поостерегся посылать кого бы то ни было на смерть только потому, что он думает не так, как я. И тем не менее существуют якобы прогрессивные явления, которые все же следует сдерживать. Спор должен заставить нас критически пересмотреть сложившиеся взгляды.

Штайнер улыбнулся и слегка отодвинулся от окна.

— Если вы рассматриваете ситуацию так, то я приветствую выше желание дискутировать. Но будьте внимательны, берегитесь обратной реакции, чтобы в конечном итоге вам не пришлось отвечать за вещи, о которых придется сожалеть.

Штайнер сделал шаг вперед Рюдегер отошел в сторону и дал ему пройти. Наконец-то он освободился!

— А какую позицию займете вы, Штайнер?

Штайнер не ответил. Moderni находятся в безнадежном меньшинстве. Ломбарди, Иорданус и новенький, Брозиус, который ведет себя как явный номиналист. Трое против восемнадцати, слишком мало. А он, Штайнер, своей тягой к гармонии вызовет только недовольство. Они ждут от него однозначной позиции. Никаких компромиссов. С кем ты, Штайнер? Он поднял голову. И вдруг заметил, что остальные все это время прислушивались к их разговору и теперь смотрят на него. Они ждали. С кем ты, Штайнер? Он сделал несколько глубоких вдохов.

— Я на стороне тех, кто находится в поиске, кто действительно задает себе вопрос, почему женщина должна учиться, — что, как вы знаете, в других местах уже бывало и вызвало гораздо меньший переполох.

Более осторожно сформулировать свою позицию он не мог, и все-таки теперь все они в курсе. Четверо против девятнадцати, этого все еще мало, но у него сильный, добрый и приятный голос, так что, посмотрев на всех по очереди, он ни в чьих глазах не заметил ни презрения, ни разочарования. Да, они могли предполагать, что он поспешит на помощь тем, кто слабее. Некоторые безмолвно отвернулись, но и они тоже приняли к сведению то, что предполагали заранее. Штайнер не будет представлять для них опасности, потому что они намного сильнее. Они с уважением расступались перед ним, когда он шел по коридору, как будто, высказав свою позицию, он заставил их заключить перемирие. Расстановка сил ясна, теперь можно отправляться на битву.