Шоколадные деньги - [3]

Бэбс считает, что она такая же талантливая, как Лукас. Есть три вещи, которые она действительно хорошо умеет: устраивать вечеринки, делать скрапбуки и, разумеется, придумывать Открытки. Ее скрапбукинг оригинален тем, что в ее книгах почти нет картинок, там сплошь счета из ресторанов, куда она ходила, за одежду и обувь, которые она купила, коктейльные салфетки с вечеринок, на которых она бывала. Свои «книги» она хранит в гардеробной за шубами, они расставлены по годам. Она строго-настрого велела никогда их не открывать, мол они не для меня. Но я ничего не могу с собой поделать. Это же практически ее дневник.

Зато уж в Открытках я знаю толк. Я целый год жду, когда мы будем делать очередную, ведь это значит, что мы весь день проведем вместе, будем позировать в разных нарядах, пробовать разные места съемок. Поскольку Открытка намечена на завтра, я немного успокаиваюсь, решаю послушаться и чем-нибудь себя занять: заставляю себя поиграть в игровой. Я пять минут вишу вниз головой на шведской стенке, дважды падаю с жуткой лошади и ударяюсь рукой, смотрю, сколько сил хватает, на картины Лукаса.

Потом я решаю пробраться в гостиную. Мне не полагается ходить туда одной, но это лучшая комната во всем пентхаусе, тут столько всего разного. Она – в два этажа высотой, а по площади занимает едва ли не половину пентхауса. В ней – ты словно в парящем в небе коробе из прозрачного пластика. Вместо одной стены тут огромное окно, которое тянется от пола до потолка и из которого открывается потрясающий вид на озеро Мичиган. Поток машин на Лейк-шор-драйв виден до самой Норт-авеню. Летом даже видно, как женщины, у которых нет членской карточки кантри-клуба, сидят на пляже Оук-бич и натирают себя дешевым лосьоном для загара и, наверное, читают Даниэлу Стил.

Бэбс купила пентхаус после смерти родителей. До того она жила в пригороде Чикаго под названием Грасс-вудс, в большом особняке под названием «Чайный дом». Я рада, что Бэбс переехала в город и купила пентхаус. Пусть пентхаус меньше, чем дом, зато в нем есть много крутых штук, например винтовая лестница, которая ведет в ее спальню. Ступеньки у нее – большие плиты кремового мрамора с прожилками, а перила – длинная серебряная трубка, загибающаяся, как соломинка для лимонада. Перила соединены со ступеньками серебряными палками, и мне нравится просовывать между ними голову.

Сегодня я решаю рискнуть и подняться на верх лестницы, чтобы элегантно спуститься вниз, как это делает Бэбс, когда открывает вечеринку. И с самого начала у меня все не задается. Я так поглощена тем, что, задрав голову, смотрю вверх, что едва не опрокидываю чашку из майолики, в которой лежат сигареты Бэбс, а потом наступаю на ее ножницы для скрапбукинга.

Я люблю эти ножницы, лезвия у них длинные и серебряные, как два меча, а рукоять – золотая и усеянная бриллиантами, рубинами и изумрудами. Она бугристая и гладкая одновременно, как липкая от песка морская ракушка. Иногда я беру ножницы в рот и сосу. У них металлический вкус, но на удивление приятный.

Подняв ножницы, я прижимаю их к щеке, потом все же отвожу руку. Чем дольше я их держу, тем труднее положить их назад. Я широко развожу лезвия и снова подношу к правой щеке. Лезвия еще чуток расходятся, и я легонько надавливаю.

В рот мне попадает несколько волосков, еще несколько прилипают к губам. Не выпуская из рук ножниц, я их сдуваю. Я мешкаю и воображаю, как Бэбс шепчет мне на ухо: «Ты такая долбаная трусиха».

Слова звучат так реально, что я ежусь. Когда Бэбс меня оскорбляет, я никогда ей не отвечаю. Просто сижу и слушаю, глаза у меня на мокром месте, и губы дрожат. Словно кто-то пролил мой «Ширли Темпл»[3].

Но поскольку Бэбс в комнате нет, у меня хватает храбрости дать отпор. Я собираю солидную горсть волос, основательно за них дергаю. От боли я словно бы вся просыпаюсь. Меня заливает восторг. Я на всю ширину раскрываю ножницы, а потом изо всех сил сжимаю ручки. Щелк. Волосы у меня тонюсенькие и почти не оказывают сопротивления – точно мясницкий нож прорезает торт на день рождения.

После краткого мига триумфа я ударяюсь в дикую панику. Мои волосы прилипли к лезвиям, а ведь ими полагается резать только бумагу для скрапбукинга. Ничего больше. Я сворачиваю ампутированные пряди в комок и заталкиваю под уголок ковра. В это мгновение, будь я постарше, я помедлила бы, закурила, хорошенько несколько раз затянулась. Но мне только десять, и нельзя терять время.

Я тщательно вытираю ножницы подолом платья, потом рассматриваю лезвия в ярком солнечном свете, льющемся в окно гостиной. Выглядят чистыми. Я осторожно кладу ножницы назад на ступеньку. Я хочу доказать, что все снова нормально, поэтому иду на кухню искать Бэбс.

Они с Энди покончили с едой и больше не разговаривают. Вид у Энди нервный. Она еще не готова уйти и закончить свой день одна. Между ними повисла пауза, а Бэбс пауз не переносит. Они словно бы ждали, когда я войду.

Бэбс бросает на меня взгляд и говорит:

– Что ты на хрен сделала с волосами?

Бэбс вечно говорит «черт». Это не всегда гадкое слово, но сегодня гадкое.

– Ничего, – отвечаю я.