Шоколад с перцем, или От любви бывают дети - [57]

– Будь честной, – сказал я, придвигая к ней рюмку.

Клэр закусила губу, глянула на рюмку, потом снова на меня. Она была словно открытая книга: противоречия раздирали ее, и эта внутренняя борьба отражалась на лице. В конце концов, ее прорвало:

– Я-люблю-Гэвина-до-смерти-но-он-меня-с-ума-сводит-твою-мать! – выпалила она на одном дыхании и тут же захлопнула рот.

– Выпей, – сказал я, ободряюще кивая на рюмку. Не раздумывая, она подхватила стопку, опрокинула ее и со стуком опустила на стойку бара.

– Продолжай, – сказал я, придвинувшись поближе к ней и наливая еще водки в рюмку.

– Когда он в первый раз сказал: «Ма-ля», у меня сердце совсем растаяло. Но с тех пор много воды утекло, а у этого малого рот не закрывается никогда. Никогда. Он даже во сне говорит. Как-то раз мы в машине ехали, и он все говорил, говорил про овечек, картошку фри, про свой писун и про газонокосилку, так я остановила машину посреди улицы и вышла. Обошла вокруг машины, а когда снова в нее забралась, он продолжал говорить, стал меня расспрашивать, есть ли у газонокосилок рычаги, а у девочек яйца. Он никогда. Не перестает. Говорить.

– Выпей, – опять с улыбкой сказал я.

Опрокинув рюмку, она на сей раз шмякнула ее прямо передо мной: мол, давай, наливай. Я налил и придвинул рюмку обратно к ней.

– Пока я его вынашивала, я поправилась на пятьдесят шесть фунтов[58]. Ты хоть имеешь представление, что такое смотреть вниз и не видеть своего члена?

– Да нет, – буркнул я.

– Было ощущение, что моя задница жила отдельно от меня, со своим почтовым индексом.

– Если тебе от этого легче станет, то попа у тебя потрясающая, – выпалил я.

– Спасибо на добром слове, конечно.

Я налил еще рюмку, и на этот раз выпить даже предлагать не пришлось..

– Он как обнимет, так душа поет, а усталость проходит. Исцеляешься как по волшебству. Но вот ты хоть представляешь себе, сколько ребенок какает, сколько срыгивает, сколько орет? Только бутылочку высосет, так тут же все струей обратно выдает. Высосет – отрыгнет. А если желудку не очень понравится обед, так все вернет обратно. Помылила – сполоснула – повтор.

Еще рюмка выпита.

– Он до трех с половиной лет по ночам заснуть не мог. Проснется – и кричит, а потом бежит ко мне. Каждую чертову ночь! Мне это до того надоело, что я рассказала ему, мол, живет у него под кроватью Бугимен, который ему ногу откусит, если он с кровати посреди ночи слезет за чем угодно, кроме случая, если в доме пожар полыхать будет.

Клэр откинула голову и опрокинула еще рюмку.

– Я – плохая мать. Не поверю, что сейчас ты меня не ненавидишь, – сказала она.

– С чего бы это мне вообще ненавидеть тебя?

– А с того, что я, в принципе, переспала с тобой от отчаяния. Использовала тебя для секса, а после никогда больше с тобой не говорила, – пояснила она.

– Милая, там, откуда я родом, такое для парня все равно что рождественский праздник, – со смехом произнес я, стараясь подбодрить ее, хоть как-то улучшить ей настроение. – Это я у тебя должен просить прощения. – Я вытянул руку и повернул к себе ее лицо.

Боже, как же она красива! А я вел себя как полный идиот, желая воспользоваться тем, что она слегка захмелела. Только наплевать, меня разорвет, если я ее не поцелую. Я должен войти в нее и испытать, наконец, желанное облегчение, к которому я так долго стремился. Я пять лет ждал, чтоб опять попробовать на вкус этот совершенный рот, ощутить под руками округлые формы груди и ягодиц. Она склонила голову и потерлась щекою о мою ладонь, и я почти забыл, что сказал минуту назад.

– Слов нет, мы с тобой оба были не в себе в ту ночь, но, если б я знал, что ты еще ни разу… что ты… что я у тебя первый, я бы делал все совсем по-другому, черт меня побери, – признался я.

«Я бы глаз не сводил с твоего обнаженного тела, каждый дюйм его сохранял бы в памяти. Языком бы дразнил каждый твой сосок и втягивал бы их в рот, пока ты в стонах не стала бы звать меня. Губами бы ласкал твою кожу, всем лицом зарылся б тебе меж ног и довел бы тебя до такого исступления, что ты забыла б, как тебя зовут».

– Вот это да, – прошептала она, глядя на меня остекленевшим взглядом.

– Я что, это вслух сказал?

Она сидела напротив, ошарашенная, и я уже забеспокоился из-за того, как круто лопухнулся. Мне еще слишком рано было заводить разговор про секс и про то, как сильно мне хочется стать для нее Лучшим Другом Навсегда. Само собой, последние пять лет я провел перебирая во сне любые мелочи, какие только мог вспомнить о ней, и в последнюю неделю забеспокоился: может, мои воспоминания были лучше действительности? Глупо, конечно, но вдруг я все это выдумал? Вот она, сидит передо мной, из крови и плоти, такая же поразительная, как и в моих мечтах, и мне нужно, чтоб она знала это. Я уж было рот открыл, но не успел и слова произнести, как она вскочила с сиденья, бормоча что-то такое про пиво в кладовке, которое надо убрать в холодильник. Она прошмыгнула мимо меня, и я остался сидеть один на один с бутылкой водки среди повисшего в воздухе запаха шоколада.

* * *

О, боже ж ты мой! Спасите-помогите!

Какая же я, блин, трусиха! Рванула от него со скоростью сверхзвукового истребителя, а теперь вот отсиживаюсь в кладовке, делаю вид, будто пиво убираю.