Шофер господина полковника - [27]

Пелтола вошел во двор. Если бы двор благоустроить, то он стал бы похож на атриум. Двор был четырехугольный. В каждом углу на две стороны входные двери на лестницы, и снаружи над ними пять балконов для выколачивания ковров. Если бы по сигналу воздушной тревоги люди набились на эти балконы, они смущали бы вражеских летчиков. Людям приказывали скрываться в подвалах и бомбоубежищах, чтобы их не было видно. Это облегчало летчикам задачу. У них сохранились мальчишество и тупость. Они малевали картинки самолетов около руля, чтобы потом заполнять их карточками красоток. Если б им пришлось вставить столько карточек классных красоток, сколько людей они убили, у них проснулось бы чувство ответственности. Возвращаясь со следующего полета, они были бы такие старые и дрожащие, что их подбирали бы с самолетов прямо на грузовики, отвозили в городской дом для престарелых и оставляли в прихожей. Не стоило их нести в комнаты. Мерки для гробов были бы уже заранее заготовлены на скамейках. Они согласились бы спать на них и даже не просили подушки под головы. Один из них, Билл Мартин, решился бы еще закурить и взять зажигалку, формой похожую на язык пламени; такую употребляет Анита Экберг в каске, но пламя сжигает табак, и мисс Экберг направляет пламя в волосы Билла Мартина. Смерть витает возле каждого балкона. Она не держится за перила. Она приближается на расстояние метра и протягивает руку. На руке сверкает кольцо с бриллиантом, но кажется, что сверкает внизу, на улице.

Лестница знакомее, чем дом родной. Она полна разбитых комнат, где проживали индейцы, механики, автомотогонщики, летчики, паровозные машинисты, сыщики, охотники, мореплаватели, преступники, полицейские. Там было расстреляно три тысячи заколдованных малолеток. Он сам умирал там сто девятнадцать раз и бывал ранен по меньшей мере однажды в день. Твердая рука перил вела его в школу. У него на спине сидел карлик, который толкал его и правил пропущенными под мышки вожжами. Карлик чинил его карандаш и пачкал ластик. Он грохотал крышкой парты. Он расстегивал пуговицу штанов. Он истолковывал дела наоборот, но только тогда, когда говорил сам Пелтола-школьник. На этой лестнице умер старый Силандер. Он лез по ступенькам на пятый этаж и, добравшись до верхней площадки, выпрямился. И тогда остановилось сердце. Он упал на площадке. Жена соседа шла в молочную, но вернулась обратно, так как подумала, что какой-то пьяный заснул на лестнице. Она постучала в стенку Силандера и просила выйти на помощь, но в квартире Силандера тогда уже кашляли его родственники.

До третьего этажа лестницу украшала прелестная Лайла Нюберг. Когда она вышла замуж, обнаружилось, что на этих стенках было пять женских имен: Туула, Анникки, Сиркка, Тертту и Сольвейг и лишь одно мужское имя, Маркку, но оно было нацарапано позже. Там были следующие изречения: «Мимо», «Тертту Мякиля», «Приходи сюда завтра в шесть — получишь». Ступени разламывались на большие куски. Многие пробовали соединять обломки. Он тоже как-то думал соединить куски с самого верха до двери внизу. Для этого бы понадобились нож, долото и топор, но работа превратилась бы из добровольной в принудительную.

Пелтола тихо прокрался к своей двери, чтоб та не начала приветствовать его «гау, гау». Потер подошвы сапог о штанины и послюнявил ключ во рту. Прикрыл дверь за собой, затаив дыханье, но она лязгнула, как будто проглотила банку. На вешалке в передней висели два халата, запачканные цементом. Из кармана одного торчал топор, а оттопыренный внутренний карман другого был набит трехдюймовыми гвоздями. Под полкой стояли две пары резиновых сапог. На полке — шапка с прилипшей глиной и фуражка.

ДОМАШНИЕ ПОРЯДКИ

Дверь комнатки отца и матери была заперта, дверь у самого косяка входной двери. Оттуда доносились два глубоких дыханья. Порой одно замолкало и выдерживало паузу, слышалось кряхтенье, и кровать скрипела. Ритм ломался. Дверь общей комнаты была открыта, оттуда проникал свет в переднюю. Он не мог все осветить, только стенку. Дверь на кухню была приоткрыта, как и дверь ванной, в знак того, что там никого не было. На полу передней расстелен обычный лоскутный коврик, который мать соткала из своих старых платьев на сделанном отцом ткацком станке. Коврик износился по краям, а в двух местах протерлись дырки, словно силки для ног. Саллинен и Киуру отбросили его в сторону от дверей своей комнаты.

У жильцов были свои привычки. Скатерть они употребляли вместо полотенца. Занавесками протирали стекла окна и не соглашались пользоваться двумя простынями. Мать дала им старые простыни с вязаными кружевами по краям, на простынях вышит инициал А. Девичья фамилия матери была Алтонен. Она сшила простыни, когда была обручена, и не решилась обозначить первую букву новой фамилии. Теперь она отдала их в употребление Саллинену и Киуру. Если б они захотели их продать через комиссионный магазин, понадобилась бы справка из церковных записей для доказательства, откуда они их взяли. Мать позволяла жильцам делать все, что угодно. Они могли толкаться в общей комнате, звонить по телефону, мыться вдвоем в ванной, включать радио и телевизор, открывать окно, холодильник, где хранили всего одну бутылку пива, могли открывать шкафы продуктовый и посудный, один из платяных шкафов, могли открывать любую книгу, кроме банковской книжки, могли открывать рот и рубашку. Не смели открывать дверь комнаты хозяина и хозяйки. Приводить женщин и спать с ними. Как только это случалось, мать заставляла отца многозначительно покашливать до самого утра, но Саллинен и Киуру не понимали значения кашля. Они кашляли в ответ. Чтобы дать отдохнуть своим губам, они засовывали табак в рты женщин, чтобы те кашляли. Как только мать узнавала, что кашляет женщина, она, в свою очередь, тоже кашляла, а подружка Силланена говорила: «У него тоже женщина! Он же сердечник!» Подружка Киуру сказала: «Дорогой мой, будь осторожнее: та бабка проснулась».