Сходка - [6]

Сойдя с поезда, он отправился не домой, а к Таирджану. Это было важно, необходимо, потому что там было оставлено "на сто лет". Он должен был завладеть этим, чтобы жить "как человек". Этот риск обеспечивал ему жизнь.

Периханым знала о приезде Явера, ведь Таирджан писал ей: "Дорогая, кончается календарный срок Явера. Он придет к нам, встреть его хорошо, как брата моего, дай денег на расходы, пусть выберет себе костюм из моих новых, какой понравится. Подари также пару моих новых туфель и одну из ондатровых шапок, плащ "Тиклас". Он того стоит, ведь столько хорошего сделал для меня..."

Периханым из прихожей включила свет на площадке перед дверью и, посмотрев в глазок, тотчас узнала Явера. Несмотря на раннее утро, она уже проснулась, была в халате, поэтому сразу открыла дверь.

Поздравив его с возвращением, она прошла вперед, чтобы проводить Явера в гостиную, самой переодеться в соседней комнате и сесть поговорить с ним. Однако, обернувшись, увидела, как, щелкнув, открылся кнопочный нож, холодным блеском сверкнуло лезвие и уперлось ей в грудь.

- Говори, где золото!..

Периханым хотела закричать, но Явер не позволил. Быстро "успокоил" он и плачущего ребенка, накрыв лицо его двумя подушками, которые брал запястьями, чтобы не касаться руками. Ни до одного ящика, ни до одной вещи не дотронулся он, только через платок. Точно так же, через платок, он, уходя, прикрыл за собой дверь.

Явер провел здесь около получаса, а то, и того меньше, так что, если его заподозрят, он может сказать, что с поезда отправился прямо домой. Ехал сначала автобусом, потом шел пешком. От автобусной остановки до дома минут десять хода. Но сколько прождал он автобус у вокзала! Сойдя с поезда в шесть часов утра, целых сорок пять минут добирался до дома! Все знают, как в это время работает транспорт...

Вскоре он узнал, это это убийство повесили на кого-то другого. На следствии и позже на суде тот человек не признал себя виноватым, но ему не поверили...

И вот теперь Прошляку казалось, что голос того младенца, так им и не выясненного - сына или дочери, Периханым и Таирджана, - на одной из "ксив", что Зверь с Тигром складывают под подушку. И сама "ксива" эта - живая, одушевленная, потому что жив убитый им ребенок. Он ожил и плачет, давясь слезами и криком.

"Расправьтесь с этим недостойным, с этим неблагодарным, который топчет хлеб, что делили с ним, - просит он. - По законам вашей жизни можно воровать, грабить, но не убивать таких, как мы. Ваши законы позволяют убивать в банках, сберкассах, везде, где хранится государственное добро, но и то лишь в случаях исключительных. А моя мать? Чего только не везла она туда, где мольбой, где слезами добиваясь разрешения пропустить, даже если не положено. Молодая женщина, врач, из любви к мужу переступила через недозволенное, через то, что было чуждо ее взглядам и убеждениям. Где только не побывала она, доставая анашу для этого самого Явера - Прошляка, названного брата моего доверчивого отца, Таирджана, который никогда не предавал того, с кем делил хлеб.

И сколько этой анаши она везла с собой каждый раз?! Упаковывала во множество пакетов, прятала в разных местах, чтобы при проверке, если найдут один, наверняка, другой не заметят. Пусть Явер курит в свое удовольствие, убивает срок. Многое из того, что привозила мать, отец просил именно для него. Ему хотелось, чтобы ни друзья, ни враги его так называемого брата Явера, освобождавшегося раньше него самого, при встрече и подумать не могли, что он здесь мучился, страдал, изошел душой и телом. Наоборот, пусть все говорят, что он будто из санатория вернулся. Мать ничего не жалела для этого коварного "братца" в угоду моему дорогому отцу Таирджану. Она с радостью распахнула ему двери своего дома, но так и не успела открыть шифоньер, где все было приготовлено для Явера. Бери все, ты - дядя нашего малыша, одевай, носи, что глянется, остальное упакуй в чемодан и забирай с собой, это все - твое.

И деньги вот возьми, положи в карман, трать, пока на работу не устроишься, будут еще нужны - приходи.

К Яверу ни разу никто не приехал, не поинтересовался, есть ли он, нет ли его, ни мать, ни отец, ни братья, ни сестры, ни друзья, ни знакомые. Он сидел уже в третий раз, и все отвернулись от него, как от пропащего человека. Если бы он хотел исправиться, так стал бы человеком, освободившись в первый раз. Ну, а раз и после второго раза ничего не понял, так что ж тратить нажитое на него да на дальнюю дорогу? Не на улице ведь найдено нажитое это, не с неба упало и не выросло само по себе, как пырей.

В этой хватке время тяжело достается копейка, потом и кровью изойдешь, стыд потеряешь и совесть, пока что-то тебе перепадет. От таких, как он, только убытки одни, никакой пользы, ничего хорошего. Так лучше пусть его вовсе не станет, и не его одного, а и сотен, и тысяч, и миллионов таких, как он. Что жалеть их? Это горе - не горе. Ни у кого сердце не заболит, ни взор не затуманится, ни слеза не набежит. Наоборот, чувствуешь облегчение оттого, что одним таким меньше стало... Как хорошо!.. Как хорошо!..