«Шоа» во Львове - [21]

Дальше отец придерживался инструкции или скорее мудрого совета Мойсея Блязера. Он показал мамину метрику и выложил все аргументы в пользу версии об ошибке. Среди командиров было трое, которые забирали маму. Как не удивительно, именно они горячо поддержали отца, свалив вину за ошибку на машинистку.

Начальник эшелона лично повел «львовского пролетария» к необходимому вагону, сам открыл дверь, и мама буквально прыгнула с высоты вагонных дверей в объятия отца. Вскоре прозвучал гудок паровоза, «красный эшелон» двинулся куда-то далеко на Восток, на какую-то «нечеловеческую землю». Еще хорошо не рассвело, когда все втроем вернулись домой.

Моя мама никогда не забывала об этой рассудительной, бескорыстной и шляхетной помощи Мойсея Блязера.

По подсчетам современных исследователей, всего из Западной Украины в Сибирь, на Север, в Казахстан и в другие аналогичные безвозвратные бездны за полтора года советской власти (1940–1941) вывезено более 10 % населения. За этот период людские потери Галиции составляют свыше 400 тысяч человек, в том числе — 100 тысяч из Львовщины. Такие неслыханные широкомасштабные репрессии имели все признаки геноцида — преступлений против человечества. Митрополит Шептицкий в своем письме к Ватикану делал ударение, что арестовано, выселено и убито почти 400 тысяч украинцев Галиции. Польское правительство оценивало потери населения в период большевистской оккупации (включая Волынь и большую тогда, чем теперь, Западную Белоруссию и Виленское воеводство) в полтора миллиона. На следующий день утром отец побежал на Клепаровскую пятнадцать предупредить Марию Антоновну, чтобы она спряталась.

15

В большом четырехугольнике между пивзаводом и улицами Клепаровской, Рапапорта и Шпитальной, как раз там, где сейчас Краковский (перед этим Колхозный) рынок, около четырех столетий функционировало городское еврейское кладбище. Первые воспоминания в архивах об этом кладбище датируются XV столетием. Город развивался, рос, и во второй половине XIX столетия кладбище, которое оказалось в середине города, закрыли. Для новых погребений магистрат выделил еврейской общине участок на Яновской (теперь ул. Шевченко), где еврейское кладбище существует и поныне. Старое кладбище превратилось в мемориальное, сюда приходили словно в музей, посмотреть надгробные плиты — экспонаты, подышать стариной. Спустя его обнесли крепкой кирпичной стеной, такой же, как Лычаковское кладбище. Остатки этой красной стены сохранились и поныне.

В 1939 году, готовясь к уличным боям, польские саперы проделали в кладбищенской стене несколько отверстий. После окончания польско-немецкой кампании отверстия наспех заделали, но один неприметный лаз как-то остался незамеченным, чем моментально воспользовались вездесущие сорванцы нашего квартала.

Городских детей сюда притягивала парковая зона, где на лоне природы можно было играть в захватывающие игры. Немало детской радости и удовольствия получил я со своими ровесниками на этом старосветском кладбище среди нескошенной травы, густых кустарников. В тени раскидистых каштанов стояли рядами белые каменные стеллы-надгробья, погруженные от древности в землю. Самые большие из них достигали роста человека, а самые маленькие поднимались до подбородка. Изредка на старое заброшенное кладбище приходили группки набожных евреек. Женщины зажигали свечи и украдкой молились. Со стороны улицы Рапопорта находился удивительный кусочек холодного пустыря, свободного от надгробий. Когда-то тут хоронили караимов и правоверные евреи оставили нетронутым это красивое место — открытую лужайку без травы, на которой почему-то не росли кусты. Отец объяснял мне, что караимский участок кладбища тихонько поливают кислотным раствором, потому тут ничего не растет. В нагорной части кладбища, ближе к улице Клепаровской, находились памятники выдающимся представителям давнишнего львовского еврейства. Обращало внимание художественно выполненное надгробие руководителя львовской средневековой общины Нахмана и прославленной Золотой Ройзы. Надгоробные камни сверху донизу покрывали священные квадратные буквы еврейской письменности. Эпитафию по сторонам украшал вырезьбленный в камне причудливый растительный орнамент.

Один раз нашу захватывающую игру среди зеленых кустов прервало неожиданное появление кладбищенского сторожа. Он повел себя совсем не так, как обычно ведут себя в подобных случаях охранники. Он грубо не выгнал нас, не пугал наказанием, не ругал, а молча тщательно присмотрелся ко мне, позже внимательно присматривался к напуганному Збишеку Батога и наконец наидольше остановился на третьем участнике игры — Йосале Валахе. На двух девочек, которые были с нами, внимания не обратил.

Сторож поинтересовался родителями Йосале и обратился к нему мягким, спокойным тоном учителя, как я понял, о том, что тут еврейское кладбище и еврейскому мальчику не к лицу бегать по могилам предков. «Их нельзя топтать», — объяснил он. Пристыженный Йосале опустил голову. Сторож вкрадчиво спросил, как мы проникаем на территорию кладбища. Йосале показал. На этом его короткая нотация озорникам закончилась, хотя обращался он только к одному Йосале. Как незаметно появился, так же, чуть ли не на цыпочках, сторож потихоньку направился вдоль еврейской больницы в направлении кладбищенских ворот. А после той встречи наша игра как-то сама собой прекратилась. Больше мы никогда группой не собирались на еврейском кладбище. Впрочем, наш секретный незаметный лаз в тот же день надежно замуровали.