Шлюха. Любимая - [76]

Но моя интуиция и опыт четко указывали на то, что и в этом баре принято нарушать седьмую заповедь, и я решила остаться, проникнуться атмосферой парижского разврата. Заказав нейтральный мартини, я стала наблюдать за людьми, которые клубились в этом месте. Не всех я могла хорошенько рассмотреть, но те, которые были на виду, имели, в основном, экзотический вид. Помимо цветов кожи, двое-трое казались трансвеститами, и они общались с мужчинами, точно так же, как это делаем мы, но получалось у них намного более порочно. Я задумалась, почему это так, потом решила, что дело здесь в том, что у нас, женщин, всегда есть какой–то маневр, простор для отступления, что мы можем вдруг измениться, начать изображать так называемых, порядочных барышень, каждый раз мы способны становиться совсем разными, и нас будут любить за это еще сильнее, потому что мужчинам всегда будет интересно: шлюхи мы, или все–таки не шлюхи…

А у коксинелей нет выбора, они лишены свободы маневра, и все о них и так знают, что они шлюхи, даже, если они ведут себя, как настоящие леди.

— Извините, я говорю по-английски, — ответила я горбоносому красавцу с оливковой кожей. У него были кучерявые волосы, седые на висках, впалые гладко выбритые щеки и широкий рот, в котором сверкали белоснежные зубы.

— Меня зовут Расул, — произнес мужчина по-английски.

— Красивое имя, — кивнула я, — Анна.

— Очень приятно.

— Откуда ты, Анна?

— Из Москвы.

— О, красивый город!

— Ты там бывал?

— Нет, но…

Сколько подобной болтовни выдержали мои уши! Ни о чем, без единой капли смысла, но именно они позволяют составить мнение о человеке, именно в ходе этих никчёмных бесед мужчины и женщины посылают беззвучные сигналы друг другу, как два корабля, встретившись в море, обмениваются сигнальными знаками, признавая визави по системе «свой — чужой», объявляя тревогу, или наоборот, готовые распахнуться навстречу друг другу.

Ни одна из моих систем не выдала оповещения тревоги, пока мы с Расулом напивались в баре, молчали системы, когда мы добрались до невзрачного отеля здесь же на Монмартре, а когда системы уже были готовы распахнуться, я сказала:

— Знаешь, Расул, мне так неудобно говорить об этом, но у меня проблемы.

— Неправда, — сказал Расул, — ты бы сказала раньше.

— Это не то, о чем ты подумал, — виновато улыбнулась я. — Просто у меня во Франции очень много расходов, и мне не у кого попросить взаймы.

— Да нет проблем! — явно обрадовался Расул. — Я всегда помогаю друзьям. Триста евро решат твою проблему?

— Лучше пятьсот и до самого утра я твоя, — бросила ему привычный взгляд менады, немного наклонив голову, сквозь завитые пепельные локоны.

Мои системы выдали оповещение об опасности.

— Тогда давай без резинки, если за пятьсот, — сказал Расул. — Я чистый, можешь не сомневаться.

— Я верю тебе, дорогой, — сказала я, — но как ты можешь быть уверен во мне?

— Я хорошо знаю людей, — сказал он. — Ты не шлюха, ты нормальная девушка.

Плохо дело, подумала я, его вранье было настолько явным, что почти не маскировало его намерений.

— Ладно, пусть будет триста, но в резинке.

— Вот деньги, — Расул протянул мне шесть бежевых полтинников.

— Пошли, — тяжело вздохнула я.

В номере Расул набросился на меня, аки лев на трепетную лань, и овладел моим телом, просто спустив мои бриджи, даже не позволив разуться. Мы переместились в ванную, и я вторично подверглась мощному и грубоватому натиску. На кровати мне тоже не довелось отдохнуть: я отработала в третий раз, уже понимая, что дело не обошлось без какой–то химии.

В четвертый раз жилистый сорокапятилетний Расул подстерег меня, когда я выходила из ванной, поставил на колени и встромил свой немалых размеров детородный орган прямо в основание моих дыхательных путей. Я помнила, что у меня осталась последняя резинка, но как–то так получилось, что сосать мне пришлось без нее. Бешеные глаза Расула напрочь отбили у меня желание быть лидером в этой ситуации, а проститутка, которая не берет в свои руки управление процессом, обречена на роль жертвы.

Расул завыл, напрягся и кончил вроде как мне в рот, но я даже не почувствовала вкуса спермы. Потому что ее не было.

— Тебе уже нечем кончать, — сказала я, ласково улыбаясь, глядя на него снизу вверх.

— Это не важно, — сказал Расул, — ты так это здорово делаешь, что мне хочется не вынимать у тебя изо рта целую ночь. Проблема только в том, что мне не хочется вынимать из других твоих дырок тоже.

— Какой ты неутомимый!

— Осталась еще одна, в которой я не успел побывать.

— Она слишком маленькая для твоего дружка.

— Сто евро.

— Триста.

— Пусть будет двести, и всего получится пятьсот.

Расул сходил в душ, потом передал мне деньги и снова поставил на колени. Уже много лет я привыкла носить в сумочке тюбик со смазкой вместе с презервативами. Эта предусмотрительность спасла меня и в этот раз от травм, но было все равно очень больно.

Какого дьявола, корчилась я, громко крича вроде бы как от наслаждения. Почему это проклятое дурацкое дежа вю я принимаю за свою уходящую молодость? Неужели, перестань я этим заниматься, морщины тут же избороздят мою кожу, и я превращусь в никому не нужную старуху? Или это страх нищеты, из которой я выбралась, не дает мне забыть древнейшую профессию, подобно тому, как пережившие голод и блокаду до конца дней прятали под матрас хлеб и сухари. Неужели я такая же, как эти несчастные?