Шляпс! - [2]

Анна Степановна оторвалась от абракадабры, оставленной вороной, и перевела взгляд на папу.

— Шляпс?

— Это ворона напечатала! Я просто воду принес. Куда ее поставить?

— Кулер в шкафу.

— И как я не догадался! В шкляпу… Тьфу! В шкафу!

По обе стороны двери стояло по шкафу. Папа двинулся к левому.

— Нет, не в этом, — остановила его хозяйка кабинета.

Папа суетливо открыл дверцу правого и действительно обнаружил там кулер. Пока папа устанавливал бутыль, директриса, не отрываясь, следила за его неловкими действиями.

— Ну вот! Готово! До свидания!

— До свидания, — холодно попрощалась Анна Степановна.

Глупо улыбаясь, папа вышел из кабинета.

2

По пути в школу кучерявые братья Ерохины спорили, кто из них лучше гавкает.

— Гау-гуа-гау! Ууу! — заливался Сережа.

— Гав-баув! Гав-баув! — заглушал брата Миша.

— Авв! Авв! Авв! — щетинился Сережа.

— Гав! Кав! Рав! Ба-ду-дух! — победно провопил Миша.

— Где ты слышал, чтоб собаки так гавкали?

— Во дворе! Но не в нашем! В тринадцатом доме. Рядом с качелями. На прошлой неделе. В тот день еще дождь шел. Собака была породы русская сторожевая. С белым пятном на лбу.

Он еще хотел добавить, что хозяин был одет в черный плащ, держал зеленый зонтик, а собака звалась Пиратом, но сумел сдержаться. Миша давно заметил, что, чем многочисленнее подробности, тем меньше окружающие верят в достоверность его выдуманных историй.

— Собаки так не гавкают! — обиженно и убежденно сказал Сережа.

— А то ты всех собак знаешь!

— Да уж побольше твоего!

— У тебя и собаки-то никогда не было!

— А у тебя была, можно подумать!

— У меня был хомяк!

— Это был общий хомяк! И хомяки не гавкают!

— А то ты всех хомяков знаешь! — зачем-то попытался продолжить спор Миша.

Братья Ерохины были так похожи, что даже родная бабушка их часто путала. Впрочем, она давно уже всех путала: маму — с сестрой Любкой, папу — с почтальоном, приносящим пенсию, а почтальона — с грабителем, и не желала открывать ему дверь.

Виктор Геннадьевич Штомпель, учитель литературы, завуч, а еще по совместительству и руководитель театрального кружка «Тарарампа», решил, что оба Ерохина могут сыграть Артемона. «Будете друг у друга на замене, — сказал он. — А то вечно один из вас болеет».

— А если оба заболеем? — спросил Миша.

— Тогда реплики Артемона будет говорить Пьеро.

— А если и Пьеро заболеет?

— Тогда реплики Артемона и Пьеро будет говорить сама Мальвина. И не спрашивайте, что будет, если Мальвина тоже заболеет!

Как раз это Миша и хотел спросить.

Но у Сережи нашелся другой вопрос:

— А если оба не заболеем? Кто из нас будет выступать?

— Кто лучше гавкает, — сказал Виктор Геннадьевич.

«А если и Мальвина заболеет, можно поставить компьютеры, и мы будем играть по скайпу из дома!» — осенило Мишу. Эта идея ему так понравилась, что он даже решил всех чем-нибудь заразить. Но врачиха из школьного медкабинета наотрез отказалась помочь ему раздобыть пробирку с каким-нибудь не очень опасным вирусом.

Одноклассницы Инны считали, что роль Мальвины она получила по блату. Злые языки поговаривали, будто девочку с голубыми волосами Инна играет только потому, что ее бабушка — директор школы Анна Степановна. (Директриса, к слову сказать, тоже предпочитала красить свои седые волосы в голубой цвет.)

У самой Инны была другая версия.

— Мне дали роль Мальвины, потому что я Инна. Инна — Мальвина. Это рифма! — говорила она.

— Но Мальвина и Кристина тоже рифмуются, — жаловалась подружкам Кристина Попова. — Ведь рифмуются же!

— Рифмуются, — соглашались подружки. После чего все девочки поворачивались и осуждающе смотрели в затылок Инны, которая в одиночестве сидела за первой партой.

Как-то, став свидетелем очередных перешептываний об Инне, Костик Сёмушкин заметил:

— Кристина и Буратино рифмуются еще лучше. Ты должна была играть Буратино!

Кристина Попова обиделась и долго искала рифму к имени Костик, но, кроме «мостик», ничего не придумала и обиделась на Костика еще больше.

Вчера Инна долго крутилась перед зеркалом, любуясь и восхищаясь своим видом в голубом парике, и даже легла в нем спать. За ночь парик сбился в продолговатый комок, и наутро казалось, будто кто-то приклеил к Инниной голове попугая.

Костик считал, что ему досталась самая дурацкая роль. Глупее Пьеро в этой пьесе был только Сверчок! Но Костик не роптал. Он знал, как завоевать расположение публики. Например, можно начать смешно шепелявить, и готово — зрители будут твои. Но на репетициях Костику, конечно, приходилось говорить противным плаксивым голосом Пьеро. Хороший комик не раскрывает свою шутку заранее.

Костику нравилось вызывать смех. Когда Виктор Геннадьевич сказал, что хорошему актеру зал аплодирует стоя, Костик пожал плечами. Подумаешь, аплодируют стоя. Лучший комплимент для комика — это когда ему аплодируют лежа. Лежа от смеха, естественно.

Прежде чем прийти к шепелявости, Костик перепробовал разные другие смешные голоса. Он даже пытался произносить реплики Пьеро с эстонским акцентом. Живого эстонца Костик никогда не встречал и заимствовал акцент из репертуара папы. (Папа иногда развлекался, изображая какого-то эстонского телеведущего, который исчез с экранов еще до рождения Костика.)