Шляпс! - [18]

Анна Степановна встала. Папа и Ростислав Борисович тоже поднялись с мест.

— Жаль, конечно, что вы, Ростислав Борисович, не испытываете к нашей школе тех же трепетных чувств, какие мы все испытываем к вам и к вашей передаче. Да, не так я представляла нашу встречу. Когда вы по телефону сказали, что учились у нас, я… Ну да чего уж теперь. Всё! Не буду вас задерживать.

Когда папа с Ростиславом Борисовичем вышли, Анна Степановна подняла учителя физики и заставила его объясниться, почему он решил показать на уроке эксперимент по бросанию в кока-колу таблеточек ментоса. Опыт с фонтаном газировки произвел такое неизгладимое впечатление на учеников, что они повторили его самостоятельно на следующий день. В результате чего пол в коридоре у раздевалки стал таким липким, что к нему намертво приклеились два первоклассника. По крайней мере, так они объяснили свое опоздание на урок.

— Где мой кулон с аметистом? — неожиданно прервала она покаянную речь физика. — У меня на настольной лампе висел кулон. Где он? Где мой кулон?!

— Сурова она у вас, — сказал Ростислав Борисович, когда они с папой оказались в коридоре.

— Зря вы про сто пятьдесят седьмую сказали! — рявкнул в ответ папа. Он так долго готовился отвечать голосом Карабаса, что прорычал эти слова.

Ростислав Борисович от неожиданности резко отшатнулся, и ему даже пришлось поправлять съехавшие с носа солнечные очки.

— Прошу прощения, — извинился папа. — Издержки роли.

— У сто пятьдесят седьмой очень хороший спектакль был. Чего бы мне было и не сказать про это?

— Говорить директору школы, что другая школа лучше, это как говорить одной женщине, что другая лучше. Тем более если директор — женщина.

— Давайте, поучите меня еще.

— Прошу прощения, — сказал папа. — Издержки воспитания.

Оставшийся путь они прошли в молчании.

А в актовом зале жизнь била ключом.

Митрофан, надев на голову черный целлофановый пакет, ходил по сцене, расставив руки. От него во все стороны шарахались куклы и лягушки, врезаясь друг в друга, смеясь и визжа. Лягушки раскраснелись и уже мало чем отличались от румяных кукол. Тем более что из-за беготни с ободков на головах лягушек пооблетали последние уши.

Андрей Михно играл на пианино «Собачий вальс». За последние десять минут мелодия исполнялась Андреем в сорок восьмой раз, так что он уже почти не допускал ошибок. Однако насладиться его отточенным бренчанием слушатели не могли. Всё за тем же фортепиано слева и справа от Андрея стояли Сережа и Миша. Изо всех сил ударяя по клавишам, каждый из братьев наяривал что-то свое.

Посреди сцены, уворачиваясь от Митрофана и отталкивая от себя кукол с лягушками, стоял Сашка Пилишвили в одном левом сапоге. «Где мой сапог?! Верните сапог, гады! — вопил он. — Это отцовский сапог! Папка вас убьет!»

Всю репетицию Сашку донимало что-то мелкое и колкое, катавшееся по дну правого сапога. Наконец, дождавшись перерыва, Сашка снял левую ботфорту и попробовал вытряхнуть досаждавшую его колючую мелочь. Но не тут-то было. Как он ни тряс сапог — из него ничего не появлялось. Сашка чувствовал, как в недрах сапога подпрыгивает, шебуршит и перекатывается неведомая ерундовина, но выманить ее наружу не мог. Устав от бесплодных усилий, он поднял сапог перед собой и заглянул в него, словно в подзорную трубу. Тут же у его лица промелькнула какая-то зеленая козявка и нырнула прямехонько в левое голенище. Сашка вздохнул, отставил правый сапог, снял левый и начал все сначала. Когда помеха (которая оказалась головой солдатика) все-таки была извлечена, выяснилось, что правый сапог пропал.

И вот теперь Сашка надрывал глотку криками: «Где мой сапог! Верните сапог!» Сперва к его воплям присоединился верный товарищ Юра Кондаков, но потом от ора у него закружилась голова, и он убежал рыскать по сцене и зрительному залу в поисках исчезнувшего сапога.

Маша Сумкина с Кристиной Поповой, взявшись за руки, кружились под музыку, звучащую у них в наушниках. И естественно, подпевали. Маша пела песню «Чужие губы в твоем окне» дуэта «Фобос и Деймос», а Кристина — «Обними меня в лифте» того же коллектива. Не подпевать любимым песням, если ты в наушниках и у тебя прекрасное настроение, — выше человеческих сил. Но и слушать со стороны это пение — тоже выше человеческих сил.

Костик танцевал лезгинку. Ну, лезгинку в его понимании.

Две неустановленные лягушки строили копию пирамиды Хеопса из портфелей, рюкзаков, сумок и пакетов.

В общем, ничего особенного в актовом зале не происходило, но папа так давно не бывал на школьных переменах, что ему показалось, будто он попал зоопарк во время землетрясения.

Папа подошел к Семену Семеновичу, с довольной улыбкой снимавшему всю эту вакханалию на камеру, и дернул его за рукав.

— Отстань, я тебе говорю, — сказал Семен Семенович. — Не сейчас!

— Алё! — более внятно объявил о своем присутствии папа.

Семен Семенович оторвал глаз от видоискателя камеры.

— А, это ты. И вы, — добавил Семен Семенович, увидев рядом с папой Ростислава Борисовича. — Я думал, это опять кот Базилио.

Пару минут назад Юра Кондаков подходил к Семену Семеновичу и настойчиво упрашивал отмотать назад видеозапись, чтобы проверить, не попал ли случайно в кадр злоумышленник, укравший Сашкин сапог.