Шлиман - [5]

Дрожа от страха, девочки вслед за Генрихом пробирались по полуразвалившейся лестнице башни, плутали по коридорам, устроенным в стене саженной толщины, бродили по заросшему бурьяном саду.

Генрих рассказывал. Он с непостижимой легкостью разбирался в этих руинах, безошибочно находил места, о которых говорилось в легенде.

…Геннинг наводил ужас на всю округу своими жестокими налетами и грабежами. Дорога мимо замка стала зарастать травой, по ней боялись ездить. Геннинг со своей дружиной награбил несметные богатства. Вон под тем курганом он похоронил своего умершего ребенка в колыбели из червонного золота.

Однажды, поссорившись с неким герцогом, он задумал зазвать его в гости, чтобы коварно убить. Герцог принял приглашение и отправился в путь. Но крепостной Геннинга, пастух, подстерег герцога по дороге и выдал ему замысел своего господина. Герцог со всей свитой немедленно повернул обратно.

Геннинг скоро узнал, кто раскрыл его план герцогу. Пастуха схватили и по приказанию рыцаря изжарили в камине на огромной железной сковороде.[14] Трещина в стене залы, занимавшей второй этаж башни, — вечный след от камина, где жарили несчастного пастуха. Камин замуровали, но трещину никак не удается заделать.

Когда пастух корчился в смертных муках, Геннинг, злобно издеваясь над своей жертвой, дал ему пинок.

Вскоре герцог вернулся к Анкерсгагену с целой армией солдат, осадил замок и взял его приступом. Увидев, что песенка спета, старый разбойник зарыл свои сокровища в саду, под круглой башней, от которой теперь остались одни развалины, а затем покончил с собой. Его похоронили на кладбище под огромной каменной плитой, но земля долго не принимала его проклятую ногу, которой он дал пинок пастуху. Могильщики ее засыпали землей, а наутро снова вырастала из-под камня огромная левая нога в черном чулке и башмаке. Могильщик Веллерт клялся Генриху, что сам видел ее, когда был молодым, и пономарь Пранге тоже подтверждал, что нога вырастала…

Мальчик рассказывал историю Геннинга с подробностями, убежденно. Она была для него связана с ясно видимыми, подлинными, несомненными вещами. История эта была запечатлена на стенах замка, на замурованном камине, на огромной могильной плите.

Генриха вовсе не беспокоило, что история Геннинга не подтверждается никакими прямыми доказательствами. Например, никаких надписей с именем Геннинга Браденкирля в замке не было. Но достаточно было взглянуть на стенную глиняную скульптуру-рельеф, украшавшую одну из стен башни. Скульптура изображала рыцаря. Это, конечно, был Геннинг. По преданию, эта скульптура была забрызгана кровью несчастного пастуха, и с тех пор никак не удавалось закрасить проклятый портрет: краска сразу же отваливалась.

Так в сознании мальчика народное предание становилось неотделимым от материальных памятников прошлого.

Как удивился бы Генрих, узнав, что легенда о Геннинге гораздо моложе самого Геннинга, что она возникла лишь тогда, когда Анкерсгагенский замок уже лежал в руинах и когда народная фантазия потребовала объяснения странного прозвища «Браденкирль».

В основе этой смешной и наивной детской веры в существование заколдованной ноги рыцаря-разбойника лежала вера в народное предание.

И именно глубокая любовь к народным сказаниям, народному эпосу способствовала тому, что Шлиман через много лет, вдали от Анкерсгагена, под небом Греции, сделал свои замечательные открытия.

Жизнь Генриха Шлимана — доказательство того, что на верном пути стоит лишь тот историк, который не пренебрегает мудростью народа, его памятью, его творчеством…

Развалины старого замка, ручей «Серебряное покрывало» и садовая беседка с привидением не смогли заслонить от маленького Шлимана действительности. Но чувство реального проявлялось у него весьма своеобразно. Однажды, наслушавшись жалоб отца на безденежье, он набрался храбрости и посоветовал… раскопать курган и взять золотую колыбель сына Геннинга.[15]

Отец долго хохотал, а Генрих так и не понял до конца жизни, что в этом было смешного.

Но однажды ночью отец столкнулся с сыном на лестнице. Оказалось, что мальчик в одной рубашонке собрался на кладбище — посмотреть, не выросла ли снова нога Геннинга Браденкирля. Пастор Шлиман понял, что пора всерьез заняться воспитанием сына.

Прежде всего нужно было оградить ребенка от дурацких бредней пропойцы Веллерта.

Генрих был очень огорчен, когда отец запретил ему слушать рассказы хромого могильщика. Балагур, остряк и циник, Веллерт обладал неистощимым запасом разных историй, прибауток и анекдотов. Память у него была изумительная. Ему ничего не стоило, выслушав в церкви пасторскую проповедь, повторить ее потом слово в слово со всеми многозначительными ужимками и широкими жестами, которые так любил пастор Шлиман. Через пятьдесят лет, вспоминая о Веллерте, Генрих Шлиман писал: «Этот человек, если бы ему была открыта дорога к школьному и университетскому образованию, несомненно стал бы выдающимся ученым».

Веллерт скоро узнал о нагоняе, полученном пасторским сыном за любознательность. Встретив мальчика на улице, он остановил его и объяснил, что напрасно теперь стараться увидеть ногу преступного рыцаря: еще мальчишкой он, Веллерт, вместе с Пранге отрезал эту ногу и околачивал ею груши с деревьев. С тех пор нога не растет.