Шла шаша по соше - [4]

Я, к своему стыду, часто жаловался на работу нынешнюю. Не ту, которая в университете, а вторую – в НИИ. Должность младшего научного сотрудника плохо совпадала с моими амбициями. А также – с образованием и возрастом. Это была временная уступка обстоятельствам. Вскоре я обнаружил себя на побегушках у людей, недостойных завязать мои ботинки. Дважды подавал на повышение, но оба раза продвигали сопливую молодёжь, едва с университетской скамьи. Уверен, что не без протекции. Контора была насквозь блатная, странно, что я вообще туда попал. Короче, я возмущался и комплексовал. Вдобавок жаловался человеку, который находился в похожей, если не худшей, ситуации – ведь он работал без зарплаты.

– Перестань ты, – сказал однажды Юрий. – Ну, подумай, из-за чего ты расстраиваешься. Умер кто-то? Заболел? Ах, посмотрели на него не так! Не дали повышения. Какая ерунда. Ты хотел уехать и уехал. Ты знал, что здесь будет трудно? Ведь знал?

– Знал.

– Знал. У тебя непыльная работа, даже две (тут я вспомнил коробки Хелен Мэй). Тебе не противно то, что ты делаешь. Деньги платят, вид из окна. Жена-красотка… Терпит такого охламона двенадцать лет. Наконец, у тебя есть роскошный собутыльник, а это уже излишество.

– Юрий Иванович, – сказал я, – зачем вы меня обижаете? И себя тоже.

– А что? Ты хочешь сказать – друг? – Юрий посмотрел на меня так, словно разглядывал букашку в микроскоп. – Макс, мы с тобой знакомы два месяца…

– При чём тут срок? Человека можно узнать за два часа.

– Ладно, извини. Проехали.

Как-то, вдохновившись от портвейна, я прочёл Юрию свои рифмованные опусы. Ему понравилось одно четверостишие, вот это: Пройдёт война, воззренья переменятся – ничей не будет взгляд ортодоксален. И только Ленин станет верным ленинцем, а верным сталинистом – только Сталин. Юрий достал с полки общую тетрадь.

– Вот смотри. Здесь мне друзья пишут разные приколы. Запиши мне этот стих, ладно?

Ага, уже друзья… – подумал я.

– Можно почитать?

– Конечно.

Половина записей была сделана явно нетвёрдой рукой.

Юрий Иванович много пил. При этом, как верно заметила моя жена, внешне почти не менялся. Если с ним и бывали перемены, то я не успевал их отфиксировать, так как сам менялся гораздо раньше. Серьёзно поддатым я видел его только раз – тридцатого декабря. Мы с женой приобрели несколько упаковок конфет «Рафаэлло» для подарков соседям и знакомым. Одну я понёс Юрию Ивановичу. Дверь, как обычно, была не заперта. Из глубины квартиры доносились нетрезвые голоса. Вид комнаты и её обитателей говорил о как минимум трёхдневном загуле. За столом напротив Юрия сидел в дымину пьяный небритый мужик в заляпанном комбинезоне. Я подумал о ведре засохшей краски в прихожей, из которого торчали валик и длинная кисть.

– Знакомься, это Адам, – сказал Юрий. – По профессии малер.

– В смысле маляр?

– Нет, малер. Ты знаешь, что такое по-немецки малер?

– Художник, бля! – неожиданно и громко сказал Адам. И вдарил кулаком по столу. Он попытался добавить ещё что-то про забор, который надо срочно докрасить. Но слова давались ему с трудом.

– Никак не угомонится, Том Сойер хренов, – сказал Юрий. – Эй, Адаша! Иди отдохни. Кровать найдёшь? Только пописать сначала не забудь.

– Пральн… – кивнул Адам.

Он встал и сразу упал под стол. Мы отволокли его в спальню.

– Где вы его нашли? – спросил я.

– Дорогу узнавал. А я как раз из магазина шёл, пригласил его на рюмаху… Уже дня четыре керогазим или три. Какое сегодня число?

– Тридцатое.

– Хм… А я думал, двадцать девятое. Надо же – целый день потеряли! Мне завтра к детям ехать, а я связался с этим чучелом… Совершенно градус не держит. Ладно, пойдём я тебя джином угощу.

Из массива посуды на столе Юрий извлёк квадратную бутыль. Конечно, она была пуста.

– Нда, неудача. Придётся идти в магазин. Вернее, ты зайдёшь, а я тебя на улице подожду. Мне в таком виде нельзя. Сейчас найдём… у меня двадцатник где-то был…

Он обыскал карманы, сначала свои, потом Адама.

– Макс, у тебя деньги есть?

– Есть.

– Ну, считай, я у тебя занял. Напомнишь мне потом. Всё, пошли.

Я купил джина, тоника и два пива ему на утро. Дома Юрий подозрительно рассмотрел тоник.

– Это ещё зачем?

– Джин разбавлять.

– Где ты набрался этих буржуйских замашек? Тридцать семь градусов – это ж нонсенс. Всё уже разбавлено до нас.

– Так он противный без тоника…

– Оставь. Давай его сюда, – Юрий налил и залпом выпил полстакана, закусил подарочной конфетой. – Спасибо. Вкусные… Знаешь, неохота тебе говорить, но всё равно придётся. Я ведь уезжаю скоро.

– Куда?

– В Америку. В Калифорнийский университет.

– Не понял.

– На работу зовут. Бывший начальник получил грант на полтора лимона. Открывает новую лабораторию. Там как раз моя тема…

– Какая тема?

– Да комары, я ж тебе рассказывал! Они, гады, мутируют быстро, и надо их вовремя… короче, понять, как с ними бороться. В Калифорнии та же проблема. И главное, представь, треть нашего института там. По-русски говорят на работе!

– Представляю, – сказал я.

Мне стало грустно. Я посидел ещё немного и ушёл. Шёл и думал: может, у него фантазия такая спьяну.

Через месяц Юрий Иванович уезжал. Мы помогли ему вынести из квартиры мебель. Что-то купил старьёвщик. Остальное увёз фургон Армии Спасения. На джипе подъехала бывшая жена Юрия – забрать свой компьютер. Представительная, ухоженная брюнетка академического типа. Вежливо-расслабленная ладонь. «Юра много рассказывал о вас. Спасибо, что навещали его иногда». «И вам спасибо», – чуть не ответил я. Потом мы выпили вина из коробки в органично пустой комнате. Обнялись, похлопали друг друга по спинам. «Всё будет хорошо, ребята, – сказал Юрий. – Всё будет нормально. По-крайней мере за вас я спокоен». Иногда я думаю об этих словах. Был ли в них какой-то особый смысл? Или не было никакого такого смысла? Что значит «за вас я спокоен?» А за кого не спокоен – за себя?