Шкуро: Под знаком волка - [57]

Приехав к себе, Шкуро приказал Литвиннику собрать своих и организовать ужин из ресторана. За столом гости-казаки в один голос потребовали, чтобы первую чарку пили за полковника-атамана, вождя кубанского казачества. Он особенно не противоречил. Перваков, сидевший рядом, сказал:

— Видать, уважает вас Деникин — такое подкрепление прислал.

— Какое такое? — не сдержав недовольство, начал Шкуро, не желавший соглашаться с тем, что существу-ют какие-то особенные офицеры-храбрецы; ведь он и сам не трус, — и сказал почти равнодушно: — Люди как люди. Такие же, как мы с тобой.

Телефонный звонок подтвердил, что он прав.

— Господин полковник, — сообщили из штаба дивизии, — к нам приехали из городской думы и жалуются, что корниловские офицеры громят и грабят еврейские магазины. И не только еврейские.

— Скажи этим из думы, что я корниловцами не командую. Пускай к губернатору идут.

Вернувшись за стол, Шкуро потребовал налить пo-второй, сказал Первакову:

— Говорил тебе — такие же люди. Жильцов бьют и грабят. Но атаковали хорошо, Деникин знал, кого послать.

— Он вас очень уважает.

— Разговорчики, — остановил Первакова Шкуро.

Ужин закончился еще двумя серьезными звонками.

Сначала позвонили с позиций и доложили, что шрапнельным выстрелом убит Солоцкий. Встали, помянули, выпили.

Когда прозвучал следующий звонок, Шкуро приказал взять трубку Литвиннику. Тот доложил:

— Требуют лично вас, Андрей Григорьевич.

Официально равнодушный служебный голос резанул слух:

— С вами говорит дежурный по штабу Добровольческой армии капитан Чухлов. Передаю вам приказ начальника штаба полковника Романовского: завтра к двенадцати часам дня прибыть на станцию Тихорецкая в штаб Добровольческой армии. Дивизию временно сдать Слащову.

Видно не очень уважают в штабе полковника Шкуро.

V

К вечеру доехали до Темнолесской. Лена лежала в повозке, плотно обмотав голову платком — лишь глаза и нос можно увидеть. Старики молчали и покуривали. Издали станица казалась мертвой, но у въезда из кустов вышли два человека в папахах и заношенных черкесках. У обоих карабины. Поди, угадай, кто они.

Остановили грубо, подняв оружие, покрикивая: «Стой! Вылазь! Кто такие?» Кузьменко бормотал о больной сеструхе, о страшной жизни в Ставрополе. Его почти не слушали. Обыскали, посмотрели затрепанное удостоверение, выданное Ставропольским городским Советом.

— Советский? Наш? — спросил один из обыскивающих, скаля зубы в нелепой улыбке.

— А чей же? — осторожно ответил Кузьменко. — В Невинку к своим едем.

Старики подтвердили и документы показали.

— Если наши, то пошли.

Привели в третий дом от околицы — Кузьменко помнил его — во время похода ночевал здесь. Помнил и хозяев: хитрый старик Сергуня» его жена и одноногий сын — на германской ногу оставил. Сейчас они сидели в ряд на скамье в кухне. Старик узнал бывшего постояльца, осмотрел с каким-то странным удивлением. Стрельба, доносившаяся с севера, усилилась. Улыбчивый сопровождавший спросил:

— Это ваши бьют или наши?

Кузьменко и старики молчали. Их ввели в горницу. Там сидел скучающий поручик.

— Привели советских, ваше благородие, — сказал один из сопровождавших. — Еще баба с ними. Покуда в повозке лежит. Будто больная.

— Советские? — оживился поручик. — А твое лицо вше знакомо.

— Как же быть незнакомым, когда я адъютант полковника Шкуро, — ответил Кузьменко.

— Адъютант Шкуро? А чего же к красным бежишь?

— Да не бегу я. Задание выполняю. У меня и документ.

— Пошли к капитану — разберемся.

Капитан Гензель занимал дом станичного правления. Сидел за большим столом, рассматривал карту» не зная, куда вести свою роту. Сопровождавших всех отпустил и остался с Кузьменко. Спросил его язвительно:

— Родственницу полковника сопровождаете? Ту самую, что ночью к нему приводили?

Кузьменко молчал, опустив голову. Гензель поднялся, зашагал по просторной комнате, четко стуча каблуками. Остановился, усмехнулся высокомерно.

— Я хочу знать, кто она, и вы же это скажете. Вы дезертир. Идет бой, а вы с фальшивым документом дезертируете в расположение красных. Вас расстрелял бы любой офицер Добровольческой армии. И могу это сделать.

Кузьменко поднял голову, взглянул на капитана не испуганно, а удивленно.

— Расстреляете за то, что я выполняю задание командира дивизии?

Гензель еще походил, подумал, сел за свой стол, снова спросил:

— Так кто же она?

— Родственница. Звать Алена. Болела тяжело. Чахотка, что ли.

— Я вас не расстреляю. Выполняйте свое задание, но мы этот разговор еще продолжим. Из Ставрополя когда выехали?

— В четвертом часу.

— Что делается в городе?

— Паника. Бегут.

— Удастся отбить большевиков?

— Навряд.

— Потому и родственницу увозим? Везите. Я прикажу, чтобы вас пропустили.

— На ночь не поеду.

— Ночуйте. Моя рота пока остается здесь. До выяснения обстановки. Бой-то еще идет.

Непонятный шел бой: звуки пулеметной и винтовочной стрельбы вроде затихали, делались реже, короче, и в то же время приближались. Красные отступают от города? Или ветер так доносит выстрелы? К ночи все утихло. Кузьменко устроился у деда Сергуни. Лену, как больную, положили в горнице, бабка кормила ее свежим борщом, угощала чаем с вареньем. Мужики угощали казаков.