Шкура - [36]

Ланца собрался было отозвать Герду в сторону, чтобы сказать ей правду и попросить совета и помощи, и уже встал и направился к ней, как Герда, распахнув ему навстречу объятия и кладя руку на плечо, сказала:

– Потанцуем?

– Да, да! – закричали девицы, и одна из них включила радио.

– Уже поздно, все радиостанции молчат, – сказал Ланца.

Но девица покрутила ручку настройки и нашла радиостанцию Рима. Звуки танцевального оркестра заполнили комнату. «Вся ночь с тобой», – пел женский голос.

– Wunderbar![155] – воскликнула Герда. – Рим еще танцует.

– Недолго ему танцевать, – сказал Ланца.

– Почему? – спросила Герда.

– Потому что… – начал Ланца, но замолчал, смутное чувство тревоги сменилось вполне определенным чувством страха.

Женский голос, звучавший в ночи из туманного далека, заставлял сердца двух итальянских дипломатов трепетать от страха, что с минуты на минуту нежный голос сменит хриплый и жесткий и пролает ужасную новость.

– Потанцуйте с моей подругой, – сказала Герда Ланце, подтолкнув его в объятия той, что казалась Дианой, сама же с невинной грацией потянула за руку его приятеля. Остальные четыре девицы составили пары и, тесно прижавшись друг к другу грудью и бедрами, задвигались в танце. Партнерша Ланца впилась в него телом и взглядом, часто хлопая ресницами. Ланца чувствовал грудью ее мощную грудь, бедрами – ее покачивающиеся бедра, животом – ее тугой живот, но мысли его были далеко, в мозгу смешивались, переплетались и расплывались образы Муссолини, короля и маршала Бадольо, которые, сцепившись, катались по полу и пытались надеть друг другу наручники, как это делают, дурачась, коверные клоуны.

Вдруг музыка прервалась, сладкий голос певицы замолчал, и тяжело дышащий, хриплый голос объявил: «Прежде чем зачитать заявление маршала Бадольо, передаем последние новости. Около 18 часов глава правительства Муссолини был арестован по приказу Его Величества короля. Новый глава правительства маршал Бадольо обратился к народу со следующим заявлением…»

При звуке этого голоса партнерша Ланца отстранилась, с силой отпихнув его от себя. Остальные пары тоже распались, и глазам ошеломленных итальянских дипломатов предстало самое невероятное зрелище. Манеры, жесты, голоса и взгляды девиц претерпели удивительную метаморфозу: голубые глаза потемнели, улыбки погасли на теперь неожиданно бледных и узких губах, голоса стали низкими и грубыми, томные движения – решительными, руки, совсем недавно мягкие и округлые, – твердыми и сухими, как это случается со сломленной ветром веткой, истекающей жизненными соками, теряющей свежесть зелени, гладкость коры, самую мягкость своей растительной натуры. Но то, что с веткой дерева происходит постепенно, с девицами случилось сразу. Ланца и его друг стояли перед молодыми девицами в полном ошеломлении и растерянности, то же самое, вероятно, переживал Аполлон, стоя перед Дафной, превращающейся из девы в лавровое дерево. Нежные, томные блондинки в несколько мгновений превратились в мужчин, да они и были мужчинами.

– Ach so![156] – пронизывая итальянских дипломатов угрожающим взглядом, жестким голосом произнес тот, кто секунду назад был Дианой. – Аch so! Вам это так не сойдет! Думаете, фюрер даст вам безнаказанно арестовывать Муссолини и не снесет вам головы? – и, повернувшись к своим, прибавил: – Возвращаемся в часть, наша эскадрилья уже наверняка получила приказ вылетать. Через несколько часов будем бомбить Рим.

– Jawohl, mein Hauptmann[157], – ответили четверо военных летчиков, щелкнув каблуками. Капитан и его товарищи молча поклонились Герде фон Х. и, не удостоив взглядом ошарашенных итальянцев, удалились быстрым решительным шагом, громко стуча каблуками по паркету.

Услышав крик девушки и звук пощечины, молодые люди разжали объятия, женская маска спала с их лиц, исчезла томность и отрешенность движений, взглядов, улыбок. Вмиг став опять мужчинами, они угрожающе приблизились к ней, бледной и взволнованной, стоявшей посреди комнаты и с ненавистью смотревшей на Фреда.

– Подонки! – повторила она. – Банда подонков и троцкистов. Вот кто вы такие!

– Что? Что она сказала? – зашумели молодые люди. – Это мы троцкисты? Да что ей взбрело в голову? Она с ума сошла!

– Нет, она не сумасшедшая, – сказал Фред, – она ревнует, – и разразился пронзительным смехом, который, мне показалось, мог в любой момент перейти в плач.

– Ах, ах, ах! – вскричали хором остальные. – Она ревнует! Ах, ах, ах!

Тогда Жан-Луи подошел к девушке и, мягко поглаживая ее по спине, стал нашептывать ей что-то на ухо. Девушка слушала, побледнев и согласно кивая. Я встал и, улыбаясь, наблюдал эту сцену.

– А этот, что ему от нас надо, этому типу? – закричала вдруг девушка, оттолкнув Жана-Луи и дерзко глядя мне в лицо. – Кто впустил его сюда? И ему не стыдно быть среди нас?

– Отнюдь, – сказал я с улыбкой, – с какой стати я должен стыдиться? Мне нравится быть в компании бравых парней. В сущности, они ведь бравые парни?

– Я не понимаю, на что вы намекаете, – сказал с вызывающим видом один из парней, подойдя ко мне почти вплотную.

– А разве вы не бравые ребята? – сказал я, отстранив его. – Без сомнения, так оно и есть, вы все – молодцы, не будь вас, кто бы выиграл войну?