Шкура льва - [12]

Женщина содрогнулась, кровь прилила к ее бледному лицу. Но она держалась молодцом, и это так глубоко тронуло мистера Кэрилла, что его восхищение ею переросло в восторг.

Стиснув громадные челюсти, сжав кулаки и сверкая глазами, Ротерби в нерешительности стоял между Гортензией и мистером Кэриллом. Охваченный ужасом Дженкинс безвольно рухнул в кресло, а Гэскелл, как и подобает вышколенному слуге, смотрел на них — неподвижный и отрешенный, будто предмет обстановки.

Наконец его светлость опять повернулся к Кэриллу.

— Вы слишком много на себя берете, — с угрозой проговорил он.

— Чего много? — вкрадчиво осведомился мистер Кэрилл.

Вопрос привел Ротерби в замешательство. Он злобно выругался.

— Богом клянусь! — кипел милорд. — Я заставлю вас доказать основательность своих измышлений. Вы прекратите морочить голову этой даме. Прекратите, будьте вы прокляты! Или я вас насильно заставлю.

Мистер Кэрилл обворожительно улыбнулся. Все шло как нельзя лучше. Комедия, равной которой он не помнил с тех пор, как играл в студенческих постановках в Оксфорде десять с липшим лет назад, стремительно приближалась к развязке.

— Я-то думал, что дама, которая позвала меня стать свидетелем нынешнего… э… бракосочетания, — слово это он произнес исполненным осуждения тоном, — была содержательницей «Адама и Евы». Теперь же склоняюсь к мнению, что она — ангел-хранитель этой юной леди. Судьба, явившаяся на сей раз в облике добродетельной почтенной женщины… — Произнеся это, он с пугающей внезапностью оставил непринужденный добродушно-насмешливый тон. Британское воспитание не выдержало натиска галльского огня. — Давайте говорить начистоту, лорд Ротерби. Это бракосочетание — вовсе не бракосочетание, а подлое глумление. И этот мерзавец, достойный слуга своего господина, — никакой не священник. Мадемуазель, — продолжал мистер Кэрилл, обращаясь к перепуганной Гортензии, — эти злодеи ввели вас в чудовищное заблуждение.

— Сэр! — гаркнул, наконец, Ротерби, приведенный в чувство этим открыто высказанным обвинением, и схватился за рукоять шпаги. — Вы смеете говорить обо мне в таких выражениях?

Мистер Дженкинс поднялся на ноги и с глупым видом простер руку, пытаясь остановить его светлость. Стоявшая в стороне девушка созерцала эту картину широко раскрытыми глазами. Она затаила дыхание и прижала ладонь к груди, словно стремилась унять волнение.

А мистер Кэрилл, не моргнув глазом, принялся доказывать справедливость своего обвинения. Он снова заговорил слегка пренебрежительным тоном, исполненным едва скрытой насмешки, и, судя по всему, обращался к даме, желая скорее обрисовать ей положение, нежели подкрепить высказанные им упреки.

— Услышав шелест страниц молитвенника, переворачиваемых этим человеком, даже слепец понял бы, что содержание такого рода книг ему незнакомо. Взгляните-ка на нее! — продолжал Жюстен, хватая томик и поднимая его высоко над головой. — Совсем новая. Нигде ни единого следа прикосновений. Молитвенник куплен лишь для того, чтобы осуществить это бесчестное предприятие. Можно ли найти более явные доказательства тому, что человек этот — гнусный жулик?

— Сбавьте-ка тон, сэр, — зарычал его светлость.

— Он неверно расставил вас по местам, — невозмутимо продолжал мистер Кэрилл, — ибо ему даже недостало сообразительности прочесть содержащиеся в книге наставления. Кроме того, ему невдомек, что сейчас не самое удачное для богоугодных дел время дня. Этого довольно, мадемуазель?

— Хватило бы и меньшего, — ответила Гортензия. — Теперь я у вас в долгу, сэр.

Голос ее звучал на удивление ровно и был исполнен — холодного презрения, глаза горели царственным гневом.

Ротерби выпустил рукоятку шпаги. Понимая, что в сложившихся обстоятельствах злость — не самое удобное оружие, он сменил ее на высокомерие.

— Вы прибыли из Франции, сэр, и кое-что вам простительно, но далеко не все. Говоря обо мне, вы употребляли выражения, недопустимые в отношении человека моего положения. Боюсь, вы едва ли осознаете это.

— Осознаю так же хорошо, как и те, кто избегает вашего общества, сэр, — холодно и презрительно ответил мистер Кэрилл. Неприязнь к Ротерби и отвращение к тому делу, в которое он оказался вовлеченным, взяли верх над всеми доводами разума.

Его светлость вопросительно сдвинул брови.

— И кто же они, позвольте узнать?

— Большинство порядочных людей, надо полагать, если сегодня вы явили мне образчик вашего обычного поведения.

— Какая наглость! Ничего, со временем мы это исправим. Богом клянусь! Я буду первым, кто укажет вам на вашу оплошность. И вам, Гортензия.

— Это будет весьма любопытно, — совершенно искренне ответил мистер Кэрилл.

Ротерби отвернулся от него, изо всех сил сдерживая ярость. Такое самообладание в человеке столь мстительном едва ли не поражало.

— Гортензия, — сказал он, — это глупый разговор. Ну какая мне во всем этом корысть?

Девушка отступила еще на шаг, лицо ее выражало презрение.

— Этот человек, — продолжал Ротерби, махнув рукой в сторону Дженкинса, и вдруг осекся. Он резко повернулся к бедняге. — Ты обманул меня, мошенник? — взревел его светлость. — Правда ли то, что говорит о тебе этот господин? Что ты вовсе не священник?