Шкура дьявола - [2]

Не в виде рекламы, но интереса и полного понимания ради, направлю Вас прежде на прочтение уже изданных «Ликвидаторов», лишь тогда сможет охватить читатель полностью картину переживаемого и прожитого и автором, и теми, с кем пересекается его стезя. Только тогда раскроется написанное между строк в романе и станут понятны многие аналитические выкладки, причины, связи, и та внутренняя борьба, остающаяся часто не понятной и не заметной для самого человека, здесь же происходящая при страшных событиях, находящихся за гранью не только морали, но и понимания, для человека никогда не видевшего пустые глазницы смерти и не чувствующего её сковывающего дыхания.

Страх – то, что нами движет, но для кого-то основой физический, истекающий из разума, а для кого-то Божий, лишь иногда посещающий нас из подсознания. Не важно, верующий читатель или атеист, разницу понимает и ощущает каждый. Сюжет Вас захватит и переполнит адреналином, но главное то, что останется в душе при закрытии задней обложки книги. Запомните эти мысли и эти ощущения, они помогут Вам разглядеть себя и взглянуть на мир совсем другими глазами. Я искренне надеюсь, что труд этот был проделан не зря, как и дарованная мне вторая жизнь.

С уважением А.Шерстобитов

Глава первая Настоящее

Так и было

«Если свет, который в тебе – тьма, то какова же тьма?»

(Евангелие от Матвея 6.11)

Солнце… В чем то урезанный человек, постепенно начинает замечать многое из того, что ранее было вне его внимания. Особенно это касается желаний, даже если прежде они не имели ничего общего с излишествами. Что уже говорить о тех, жизнь которых проходит в повседневном скольжении по «лезвии ножа», в балансировке меж жизнью и смертью! Именно их и поражает случайно замеченные красота безграничного неба; шелест осенних, уже опавших и соткавших своим разноцветьем ковер, листьев; с умилением подсмотренные отношения между матерью и ребенком; цоканье дождевых капель, а лучше капель таящего льда, умирающего в радужном семицветье; колкость морозябкого зимнего чистого воздуха на вздох и суетливо щебечущих разномастных пернатых.

Я замечал, что все это. Подобное прекрасное начинает открываться твоему взгляду чаще тогда, когда приходит осознание временности твоего существования, и тем более, когда эта временность может оборваться вот – вот… Нет, не напиться перед смертью, не надышаться перед удушьем и не насмотреться на любимого человека, лежащего перед погребением во гробе – последней лодке, переправляющей нас на тот берег либо забвения, либо вечной жизни. Но и это последнее «прости» может быть и не будет даровано пытающемуся пройти по долине смерти, с надеждой преодолеть, достигнуть пределов и остаться невредимым – ибо его «лодка» может оказаться целлофановым пакетом, бочкой с цементом или спортивной сумкой, принявшей его в состоянии «конструктора», то есть расчлененного, обескровленного, захороненного без всяких почестей, тризны, слез родных и близких, в безвестном лесу, озере, а то и во все, помойке…

…Солнце… Оно пекло, по-весеннему проникая насквозь, долгожданно, милостиво наслаждая своим теплом, прогревающим не столько тело, сколько саму душу.

Ленинградская, правда мы, курсантики военного училища, предпочитали говорить – Питерская, морозная зябкость, длящаяся в северной столице непомерно долго, закончилась и сменилась каким-то неописуемым блаженством, которое мы, совсем юные, старались впитать, пользуясь любой минутой. Особое наслаждение вместе с лучами и скользящими теплыми солнечными зайчиками по оголенной, не прикрытой военной формой, коже, доставляла долгожданная папироса, раскуриваемая обычно между нами, двумя друзьями, попеременно. Если же оставляешь, то выкурив свою половину, отрываешь кусочек обслюнявленного бумажного мундштука, причем каждый делал это по своему, и с какой-то присущей, только ему одному, бравадой, протягиваешь товарищу, что для остальных служит явным намеком – курим вдвоем.

Вообще, у всех курильщиков, а у военных в частности, курение целый ритуал, порой запутанный, но всегда кажущийся красивым самому владельцу. Поэтому бросая эту пагубную привычку приходится расставаться и с этим, неотъемлемым и ставшим дорогим, навыком.

Мне, и как я заметил, многим другим, было не безразлично, к примеру, где лежали папиросы и спички, и если была, то зажигалка – предмет особой гордости и редкость в то время. Имело своё значение и то, как ты или тебе дают прикуривать, скажем зажигают спичку сами и прикрывают от ветра или предоставляют это делать тебе, а то и просто протягивают коробок.

Иногда на учениях всплывала старая традиция – прикуривать по очереди не больше двух, и не успевший прикурить третий никогда не обижался. Зажигалась новая спичка, обязательно в другом месте, и все повторялось заново. Правило это, в мирное время, не всеми понималось и не всегда поддерживалось, толи из экономии, толи из-за откладывающейся долгожданной затяжки – этот нюанс был эхом той прошедшей войны, да и идущей ныне тоже, когда снайперы играли свою важную роль, и ночной ориентир, в виде зажженной спички, да еще долго горящей, мог стать смертельным подарком…