Школьные годы Тома Брауна - [65]

Когда ему пошёл тринадцатый год, и отец, наконец, решил, что он достаточно окреп для того, чтобы отправиться в школу, в городе началась страшная эпидемия сыпного тифа. Всё прочее духовенство и почти все врачи сбежали; работа с удесятерённой силой навалилась на тех, кто остался. Артур и его жена оба подхватили тиф; он умер несколько дней спустя, а она выздоровела и ухаживала за ним до самого конца, и его последние слова были обращены к ней. Он умер в сознании и встретил смерть спокойно и радостно, потому что без страха оставлял жену и детей в руках Господина и Друга, который жил и умер за него, и за которого он тоже, в меру своих сил, жил и умер. Скорбь его вдовы была глубокой и светлой; больше, чем чем-либо другим, она была тронута просьбой со стороны Клуба Свободомыслящих, основанного в городе кое-кем из фабричных рабочих, против которого её муж боролся изо всех сил и почти подавил, о том, чтобы кому-нибудь из членов клуба разрешили нести гроб. Для этой цели было выбрано двое из них, и они вместе с шестью другими рабочими, его друзьями и соратниками, несли его до могилы, — человека, который продолжал сражаться на стороне Господа даже после смерти. В тот день в приходе не работали магазины и фабрики, но никто из хозяев не приостановил выплату жалованья за день; и ещё долгие годы после этого городской люд чувствовал, как ему не хватает этого храброго, полного надежды и любви пастора и его жены, которые учили их взаимной терпимости и предупредительности, и которым почти удалось показать им, на что был бы похож этот старый мир, если бы люди жили для Бога и друг для друга, а не для самих себя.

Какое отношение всё это имеет к нашей истории? Друзья мои, рассказчику нужно давать возможность рассказывать так, как он считает нужным, иначе ничего стoящего вы от него не услышите. Я должен был показать вам, каким был человек, родивший и воспитывавший Артура, а иначе вы не поверили бы в него; осталось бы непонятным, как этот робкий и слабый мальчик мог делать то, чего боялись даже самые сильные и храбрые, и как получилось, что он, сам того не осознавая, с первых же шагов сумел дать почувствовать своё влияние и пример, не делая ни малейших попыток обратить кого-то в свою веру. Дух его отца жил в нём, и Друг, на попечение которого отец оставил его, не обманул доверия.

Для нашего повествования будет вполне достаточно описания одного из таких вечерних чтений, и я расскажу о нём сейчас, раз уж мы коснулись этой темы, хотя оно имело место примерно через год после описанных событий и гораздо позже, чем то, о чём будет рассказано в следующей главе.

Однажды вечером Артур, Том и Ист вместе читали историю Наамана, пришедшего к Елисею, чтобы тот излечил его от проказы.[120] Когда они закончили главу, Том резко захлопнул книгу.

— Терпеть не могу этого Наамана, — сказал он. — После всего, что он видел и чувствовал, пойти и поклониться в доме Риммона только потому, что его изнеженный негодяй хозяин делал это! Удивляюсь, зачем вообще Елисей его вылечил. Как он, должно быть, его презирал!

— Вечно ты начинаешь спорить, не разобравшись, — возразил Ист, который всегда принимал противоположную сторону, отчасти из желания поспорить, отчасти по убеждению. — Откуда ты знаешь, может, он потом передумал? И с чего ты взял, что его хозяин был негодяй? В книге это не говорится, и в его письме тоже ничего такого не было.

— Ну и что? — ответил Том. — Для чего Нааман вообще говорил о поклонении, если не собирался это делать? Вряд ли он мог передумать, когда ушёл от пророка обратно ко двору.

— Но послушай, Том, — сказал Артур, — ведь Елисей говорит ему: «Иди с миром». Он не сказал бы так, если бы Нааман поступил плохо.

— По-моему, это значит просто «Ты не тот человек, за которого я тебя принимал».

— Ну нет, так не годится, — сказал Ист. — Читай слова так, как они написаны, и не выдумывай того, чего нет. Мне нравится Нааман, по-моему, он отличный парень.

— А мне — нет, — решительно возразил Том.

— Я думаю, Ист прав, — сказал Артур. — По-моему, нужно выбирать лучший из возможных путей, даже если это не самый лучший из существующих. Не каждый рождён быть мучеником.

— Вот-вот, — сказал Ист, — это он оседлал своего любимого конька. Сколько раз я говорил тебе, Том, что гвоздь нужно вбивать туда, где вбивается!

— А сколько раз я тебе говорил, — возразил Том, — что гвоздь всегда вобьётся туда, куда нужно, если бить достаточно долго и сильно. Ненавижу полумеры и компромиссы.

— Нашему Тому нужно или всё, или ничего, — засмеялся Ист. — Он скорее будет сидеть без хлеба вообще, чем согласится на половину буханки.

— Не знаю, — сказал Артур, — всё это очень сложно. Но разве нельзя путём компромисса прийти к чему-то хорошему и правильному, я имею в виду, если при этом не нарушается принцип?

— В том-то и дело, — сказал Том. — Я не возражаю против компромисса, если не нарушается принцип.

— А как же, — засмеялся Ист. — Артур, я давно уже его раскусил, и ты тоже когда-нибудь поймёшь, что к чему. Послушать его, так на свете нет другого такого рассудительного парня! Он всегда хочет только того, что хорошо и правильно, только когда ты начинаешь выяснять, что же именно хорошо и правильно, всегда оказывается, что это то, чего хочет он, а не то, чего хочешь ты. Вот это и есть компромисс с его точки зрения. Я тоже не против компромисса по-брауновски, но только тогда, когда наши интересы совпадают.