Школа жизни - [19]
На Новый год, 6 января 1942 года, как раз в канун Рождества Христова (хотя о нем мало кто знал), устроили праздник в одной из школ Октябрьского района. Пригласили нас всех, оставшихся в живых. Детей в городе было мало: многие не двигались, лежали, кто-то погиб. Но эта блокадная елка запомнилась мне на всю жизнь. Елка стояла наряженная. В зале было натоплено, но дети были укутаны, никто не раздевался. С нетерпением ждали подарков, получив их, никто из детей их не ел — берегли для дома. Потом повели нас в столовую, накормили теплым супом и овсяным печеньем. Никто не плясал, не смеялся, хоровод вокруг елки не водили.
Шло время. Становилось все хуже и хуже. Запасы исчезали. Чтобы вы понимали, как это было: большая алюминиевая кастрюля на 4–6 литров ставилась на плиту-«буржуйку», в нее мама клала шесть столовых ложек пшена, немного соли, получалась скользкая масса — суп.
Потом, был такой момент, я уже лежала, она меня спрашивала:
— Женечка, тебе холодно?
— Не очень…
— Женечка, кушать хочешь?
— Не очень…
Силы уходили. И мама решила: надо двигаться. Мы ходили пешком до Никольских рядов, потом возвращались и только после этого позволяли себе обедать. Уже темно — зима, электричества нет. Зажигали светильник на лампадном масле или на касторовом, но касторовое жалели, мы его ели.
В январе 1942 г. все запасы истощились и у города, и у населения. Нас выручили несколько пакетиков какао, который мы разводили и пили. И внезапно вышло распоряжение выдать на Новый год подарки по ленд-лизу (пришли американские корабли с гуманитарной помощью): 300 г ветчины, колбаса, бутылочка растительного масла и что-то из одежды. Мне досталось приличное пальто с меховым воротником, я и после войны его носила. Но эта поддержка — ерунда, все быстро разошлось. Мало кого спасли эти «подарки».
Надо было решать: умирать или выжить. И мама взяла меня к себе на работу. Там как раз были устроены двухмесячные курсы для сортировщиков писем. По окончании курсов я работала сортировщицей. Сортировала в основном треугольники-письма с фронта. У меня была корреспонденция Урала и Сибири — самая большая. В октябре 42-го мне было 14 лет, я была очень маленькая ростом, на работе мне сделали скамеечку, чтобы я могла использовать верхние клетки стойки. В них помещалась корреспонденция по направлениям железных дорог и больших городов. Я очень старалась и перевыполняла норму, была на хорошем счету. Весной 43-го я, помимо работы, участвовала в очистке города. Когда снег растаял, обнажились человеческие отходы, надо было убирать, иначе могли возникнуть эпидемии. Но обошлось: наладили работу бань — рядом с нами были Усачевские бани, — и мы ходили туда. Правда, раздеваться было страшно, все худые, точно скелеты, наглядные пособия по анатомии.
Я очень хотела учиться в школе, но меня с работы не отпускали. В те времена увольняться было нельзя. Если уволишься, ты — враг народа. Начальство говорило: «Ты уйдешь, другие уйдут, а кто же работать будет?» Мы с мамой дошли до райкома, там сказали: «Отпускайте!» Меня к тому времени, в ноябре 43-го, уже наградили медалью «За оборону Ленинграда». А позднее, в 48-м, медалью «За доблестный труд». Осенью 43-го я снова стала школьницей. Мне нужно было идти в 6-й класс. Пришли с мамой, а директор говорит: «Я не могу принять вашу девочку. Она уже знает вкус денег, уже работает. Учиться вряд ли захочет». Но все-таки мы как-то уговорили ее, и меня приняли. И там я познакомилась с Галей Раковой. Школа была женская. Галя вспоминает: «Ты всегда сидела на первой парте, внимательно слушала учителя». Учились в 6-м и 7-м классах школы № 231 Октябрьского района. Но стали приезжать дети из эвакуации, в школе стало тесно, и ее перевели в другое место, на Крюков канал, напротив «задов» Мариинского театра. В 8–10-м классах я училась уже там. Я была большая общественница, председатель совета дружины. Ходили по госпиталям, давали концерты. Помню, собирали стеклянные пузырьки. Завод стеклянный не работал еще, а пузырьки были нужны для расфасовки лекарств.
Была ли мама верующей? Не так, чтобы очень, но в углу висела маленькая иконочка. После войны перед ней в торжественных случаях — на Пасху, например, зажигалась лампадка. Помню День Победы. Я бегу в школу на торжественную линейку, а мне навстречу незнакомые люди, обнимаются, целуются. А вечером был салют. Великое торжество!
После школы я решила поступить в институт. Еще когда училась в школе, хотела стать химиком. Вместе с Г. Раковой поступили на химфак университета (ЛГУ), пять лет проучились вместе, а потом наши пути разошлись, тем не менее мы остались близкими подругами до сих пор. Она поступила в аспирантуру по специальности «Высокомолекулярные соединения», а я работала в закрытом спецотделении, на кафедре «Радиохимия», где велись разработки ядерного горючего.
Сюда были вызваны ребята из Ташкента, Казахстана, часть перевели с физического факультета. Мы были привилегированной группой, получали высокую стипендию. Учились пять с половиной лет, была расширенная программа. В 1957 году я защитила кандидатскую диссертацию, а в 1959-м умерла мама. Она пережила блокаду, работала на двух работах, чтобы выучить меня. Потом болезнь. В 1959 году я познакомилась со своим будущим мужем Львом Михайловичем Крижанским, с которым я счастлива уже 53 года, и мама сказала: «Я умираю спокойно, Женечка, потому что у тебя есть настоящий друг».
