Школа террористов - [69]

Мы прошли ещё полкруга. Сенсей, похоже, осознал, что тянуть время не в его пользу, и прыгнул на меня, целясь пяткой в голову. Я успел отскочить ему за спину и попытался нанести ответный удар в пятый позвонок. Попади я в цель, противник мой не поднялся бы с земли - там нервный узел. Но удар пришелся левее, по почке, и все равно сенсей отлетел к ногам своих учеников. Его тут же подхватили, поставили на ноги и снова толкнули на меня. Глаза его горели злобой, лицо исказил звериный оскал. Я решил не давать ему опомниться, довершить бой, и рванулся навстречу. Сенсей взмахнул рукой, и я увидел в ней зажатый нож - кто-то успел сунуть ему, когда его поднимал.

Я прикрылся локтем, стараясь отвести удар. В какой-то степени мне это удалось - нож лишь зацепил плечо. Этой же рукой я хлестнул сенсея по переносице. Он откинул голову назад, и в этот момент я со всей силой рубанул ребром ладони по его кадыку. В горле что-то хрустнуло, сенсей захрипел и стал оседать на землю. На меня тут же набросились со всех сторон, повалили и стали бить кулаками и ногами, кто чем мог. Я, прикрыв лицо и голову, сжался в комок, теряя от боли сознание. Сквозь удары и шум в ушах до меня донесся чей-то окрик. Голос мне показался знакомым, но чей, вспомнить не мог. Удары прекратились. Я успел ещё подумать, не Герпинеску ли это? И голова моя затуманилась, неведомая сила подхватила меня и понесла куда-то в черное бескрайнее пространство.

Глава вторая

1

По стеклу ползал большой черно-желтый лохматый шмель, уже обессиленный, натыкающийся на перекладины рам, не рискующий переползти их голубое небо, цветы, зеленая трава притягивали его магнитом, и он бился о стекло, рвался туда, на свободу.

Я смотрел на шмеля, на окно и никак не мог понять, где нахожусь и что со мной. Все тело болело, словно у меня переломаны все косточки, в ушах стоял звон. Особенно острая боль чувствовалась в плече. Простудился я или так сильно упал, катаясь с горки на лыжах?

"Мама"! - позвал я и испугался своего голоса, не мальчишеского, а сиплого, немощного, как у старика со смертного одра.

Открылась дверь, и вошла женщина вся в белом. На косынке красный крестик, а из-под неё выбивается темная прядь волос. Приблизилась ко мне, положила прохладную ладонь на лоб; сказала ласково с небольшим южным акцентом:

- Оклемался, красавец? Дюже болит? - кивнула она на плечо и сама же ответила: - Знамо, болит. Ничего, до свадьбы заживет. Потерпи, скоро доктор придет.

И я вспомнил. Вспомнил каземат, попытку вырваться на волю, драку с сенсеем. Как же я не заметил, когда ему передали нож... Хотя, чтобы это изменило?.. Уклониться от удара или даже выбить нож можно было у новичка, а не у профессионального убийцы, учителя различным приемам нападения и защиты с оружием и без него. Хорошо ещё что жив остался. А что с сенсеем? Кажется, коронный мой номер я провел успешно. А что дальше?..

- Где я? - спросил у сестры, поправляющей подо мной подушку.

- В самой лучшей больнице нашего города, с гордостью ответила сестра.

- И давно я здесь?

- Да нет, только вчера вас привезли. После обеда. Кто ж тебя и за что так отделал?

- Хулиганы какие-то, - не стал я откровенничать.

- Не люди, а звери пошли. И сладу с ними никакого нету. На прошлой неделе дочку моей соседки снасильничали. А ей только четырнадцать... Варнаки проклятые.

Она похлопотала в палате минут пять, раздвинула пошире портьеры на окнах, сменила в графине воду, напоила меня из термоса теплым чаем и ушла, оставив в душе затеплившуюся надежду на спасение. Если меня не убили там, в логове головорезов, то, значит, я им нужен, а "лучшая больница в городе" и вовсе сулит освобождение. Видимо наше правительство согласилось выпустить торговцев оружием, чтобы спасти меня. А доказать свою невиновность в наезде на ребенка я постараюсь.

Минут через десять в палату зашел врач, пожилой мужчина с лохматыми, как у Брежнева, бровями. Осмотре мои раны и ощупав тело, он записал что-то в историю болезни и ушел, даже не поинтересовавшись моим самочувствием. Похоже, русский пациент пришелся ему не по душе. Мне он тоже показался несимпатичным и не очень-то соответствующим своей самой гуманной профессии, потому я не стал приставать к нему с вопросами, где я, когда меня выпишут. Уж коли сестра не стала со мной откровенничать, этот бука тем более не пойдет на конфронтацию с теми, кто привез меня сюда. Где я, не трудно самому догадаться: конечно же, не в Советском Союзе. И если не в Кишиневе, то в другом городе Молдовы, жаждущим поскорее выйти из-под влияния Москвы.

Сестра сделала мне укол, и я уснул. Но спал плохо: мучили боль и кошмары, а душный, пропитанный лекарствами воздух, комом застревал в горле и вызывал кашель, который отдавался на теле, словно снова меня били ногами и кулаками.

В обед сестра принесла мне куриный бульон, фруктовый плов и даже пирожное. Но я есть ничего не стал: только вид пищи вызывал внутри боль. С трудом выпил виноградного сока - губы у меня были разбиты и при малейшем движении трескались, доставляя неимоверные муки.

На ночь я попросил сестру увеличить дозу обезболивающего, и она сделала укол другим более сильным наркотиком. Я проспал беспробудно часа четыре, а потом боль снова разбудила меня. Но я не стал вызывать сестру, в голове начали рождаться новые планы бегства из нового заточения. Когда стало светать и больница погрузилась в предрассветную тишину, я, преодолевая боль и слабость, встал с кровати и подошел к окну. Тихонько приоткрыл фрамугу. Четвертый этаж. И стена гладкая, как полированная доска, не за что даже глазу зацепится; и карнизы такие узкие - воробей не усядется. Нет, через окно не уйти. Тем более в моем состоянии...