Школа насилия - [49]

Конечно, мне потребовалось время, чтобы вообще осознать эту ситуацию, отделить ее от хаоса предвзятых мнений, каковые возникли не в последнюю очередь благодаря отшельническим занятиям тобой. Например, сначала в моей голове преобладало широко распространенное допущение, что картина реальности, которая формируется у подростков от пятнадцати до восемнадцати лет, в принципе произвольна, она как бы сложена наобум из не подходящих друг к другу частей головоломки. Незрелые представления о жизни, повторял я себе снова и снова, пока Надя вела свой рассказ, нанизывая один за другим маленькие забавные случаи из жизни. Ничего, что могло бы вызвать беспокойство. Потом я на некоторое время впадал в старое, знакомое тяжелое возбуждение. То есть позволял увлечь себя кратким наплывам довольно абстрактной фантазии. В них орава размалеванных подростков беспрестанно слонялась по какой-то строительной ярмарке жизненных позиций, где шла дешевая распродажа доступных смыслов и истолкований, расфасованных в маленькие глянцевые пакетики. Девушки и юноши рылись на полках, выбирая товары наобум, тайно набивали ими свои сумки и, придя домой, мастерили из украденных деталей приватные самодельные вероисповедания.

В Надиной компании во всяком случае эта вера сложилась из случайной, сравнительно стойкой и абсолютно невообразимой смеси банально романтических представлений. Центральными понятиями были любовь к ближнему, дружба и покорность судьбе. Надя сама употребила это слово. Точное происхождение идей в принципе роли не играет. Какое-то отношение они, если я правильно понял, имели к ямайским Rastafari, Малькольму X и далай-ламе. С таким же успехом образцом могло бы служить кредо участников Сопротивления, спортсменов, религиозных фундаменталистов, комиков, фашистских группировок, «Красных бригад» или анархистов. Но, как говорится, все это еще не выходило за привычные рамки и не годилось в качестве диагноза. Но я был поражен, как точно Надя уловила существо дела. Необоримая потребность воздвигать какие-то заповеди и потом с детским упорством держаться за них ее унижает. Но она понимает это как возрастную, экзистенциальную необходимость, она и презирает ровесников за невзыскательность, и защищает их.

Потому что липовые ценности все-таки лучше, как она сама сформулировала однажды в последующие несколько недель, чем всю жизнь мыкаться в бездонной, как пропасть, неопределенности. Я даже запомнил это наизусть.

Но я совершенно ложно оценил практику, вытекавшую из такого подхода в том, не знаю, как сказать, безвоздушном, что ли, пространстве, где они обретаются. Практика выражается в бессильном, почти уже бессознательном трепыханье, словно они вот-вот задохнутся. И это не имеет ничего общего с так называемым потоком раздражителей, как принято считать, или с тем, что молодежь, дескать, слишком избалована материально. Нет никакого применения их способности сочувствовать другим людям. Более того, при всем, казалось бы, изобилии альтернатив, точек соприкосновения, комбинационных возможностей им чего-то остро не хватает. Какой-то твердой основы, чего-то авторитетного, в определенном смысле безусловного и бескомромиссного. Прежде всего мира взрослых, взрослого мира, имеющего четкие контуры, который ручался бы за форму существования. Достаточно стабильного и неподвижного, чтобы противопоставить ему собственное движение, чтобы оттолкнуться от него, столкнуться с ним, чтобы бодаться с ним или — одобрить его.

Естественно, отношения в группе в принципе имеют принудительный характер. Когда они обособляются, отторгают другие группы или других личностей, это вполне нормально. Но даже если они начинают презирать, ненавидеть, а подчас и прибегать к брутальному средству исключения кого-то из своих членов, ставшего невыносимым, это еще далеко не катастрофа. Хотя Надя никогда не думала, что нечто подобное может произойти в ее группе, и тяжело переживала историю с Кевином. Вероятно, в процессе так называемой социализации подобные разочарования неизбежны, даже необходимы для формирования сколько-нибудь стабильных личностей. Подобное событие иногда амортизирует слишком уж возвышенные, инфантильные идеалы, культивируемые в группе, но это еще не причина пугать народ.

Но если во внешней среде обитания уже не работают обязательные для всех принципы, которые в какой-то степени признаются группой хотя бы как враждебные, тогда собственная динамика группы становится тотальной. Иными словами, в определенных условиях группы, эти синтетические модели мира, могут превратиться в замкнутые, удушающие и при этом совершенно непроницаемые системы, которые все больше обособляются и в конце концов рушатся. До сих пор я полагал, что все более часто отмечаемые в разных точках планеты взрывы насилия среди детей возникают из-за отчаяния, из глубокого чувства безнадежности. Узнавая об этих странных, иррациональных феноменах коллективного умопомешательства, общественность качает головой, истерически принимает карательные меры и требует ужесточить законы. Думаю, что на самом деле причина лежит там, где ее менее всего ожидают найти, — в чем-то прямо противоположном. В обычных, безобидных играх, воображаемых мирах, которые, однако, битком набиты смыслом и моралью. Дети видят сны наяву, а мечты и грезы вдруг оборачиваются кошмарами.