Школа любви - [7]
О, где ты, художник, способный…
— Мерзко-то как, мерзко!.. — скрипел я зубами, одеваясь.
Ксюшин номер закрыл ключом. Но не в двери же его оставлять, понес ключ на этаж ниже, в Сашин номер.
Еще на подходе к нему услыхал в тиши замершей на ночь гостиницы плачущий голос Ксюши:
— Ну, подумай, какой Костя? Кто он, Костя, зачем?.. Да кто он вообще такой?.. Нету его, нету!..
Быть может, как раз за тем, чтобы доказать свое существование, я не повернул назад, а постучал в дверь. Молча отдал ключ тоже молчащему Саше Аристову.
Когда, возвращаясь, проходил мимо заспанной дежурной по этажу, та злобно зашипела на меня:
— Ну, люди вы или кто?.. Напились и мотаются туда-сюда, места не знают!.. Люди вы или кто?!
— Я никто! — ответил я, не останавливаясь. — Меня нету.
А действительно, кто он такой, этот Костя? Да нету его, нету!.. Нету?.. Так почему же так болит? Почему так стыдно, так мерзко?..
Я — не знаю любви?
Мне даже понимать ее нечем?
Страшно, если так…
Ночью мело, сильно мело — быть может, последняя предвесенняя метель.
Так мне было паскудно — уснуть не мог.
Думал о том, что я один в этом чужом городе.
Что метет кругом, все смешалось…
Что завтра непременно в пух и прах разобьют мою пьесу, выспятся на ней, вытрут об нее и об меня ноги…
Что тяжело мне будет завтра встретить Ксюшу…
Что я плохой, ужасно скверный…
Что диковинным образом уживаются во мне тяга к чистому, возвышенному, этакий романтический идеализм и жалкая мерзость каких-то поступков и помыслов…
Что тьма кругом…
Но есть ведь свет, есть, был, по крайней мере!..
Как тошно, что я здесь один…
Ну, и где они теперь, два моих «дополнительных» Я?.. Где предбытники мои — Овидий и Лот?.. Ку-ку!.. Никого нет рядом — один я здесь…
Здесь? Только ли?.. Разобраться — так у меня близких людей почти не осталось, и настоящих друзей почти нет. Есть приятели, собутыльники, единомышленники, собратья по перу, со-перники… Настоящий друг только Елена, так ведь и ее уже предавал, и чуть было вновь не предал недавно. Жена — друг. И все…
Нет, все-таки один настоящий друг у меня, слава Богу, есть: равно обделенный везеньем и плотью Вовка Антух, тридцатитрехлетний холостяк, регулярно уходящий в беспросветные запои. Невелик он ростом, сух, как прокаленная солнцем прибрежная коряжинка. И лицом-то в красавцы не вышел, зубы передние вдобавок в какой-то драке выбиты, а на протезы денег нет… При всем том, много, возвышенно, страстно и печально пишет в стихах о любви. А знает ли он ее? По крайней мере, его женщины я не знаю. Быть может, от одиночества как раз он и потянулся ко мне, считает меня явно не тем, кто я есть, видит во мне лишь одно из трех Я — лучшее… Потому, значит, и его в полном смысле другом считать не могу.
И все же если бы в моем мрачном номере в ту ночь каким-то чудом появился Вовка — это было бы спасение!.. Так ведь он далеко, за добрую (нет, злую!) тысячу заметеленных верст.
От горечи хмель мой совершенно прошел. В тоске, стыдобе и безысходности достал я из сумки мятые листки — едва начатое перед самым отъездом стихотворение, другу посвященное: «Ах, как метет сегодня ночью!/ Меня одно теперь спасет, / Что Вовка Антух в шубе волчьей/ Придет и водку принесет…» Сам пошел по листку карандаш…
Что ж, прощай, драматургия, прощай, театр, прощай, Афоня (кстати, ты вряд ли еще появишься в моем повествовании), прощай, Ксюша! Прощай и прости, спасибо тебе, забудь все напрочь — что было, чего не было, забудь — не оглядывайся на то, случившееся, увы, и не случившееся, к счастью, не оглядывайся, умоляю!.. Хотя ты, оглянувшись, и не превратишься в соляной столп, как жена моего непутевого предбытника Лота. Это я еще сколько раз окаменею, оглянувшись!..
Что ж, вперед без оглядки!
Вперед, к безрадостному и, очень даже может быть, постыдному финалу. Вперед!..
Говоря «вперед», замечаю, однако, что записки мои как бы пробуксовывают. Это уже и меня раздражает, а еще больше должно раздражать читателя, если, конечно, таковой найдется, в чем я очень сомневаюсь…
Хорошее устройство есть у видеомагнитофона — дистанционное управление. Кнопочку на пульте нажимаешь — и пропускаешь, ускоряя, ненужное. А потребуется вникнуть — опять же кнопочкой восстанавливаешь нормальный ход ленты, нормальное течение запечатленной на ней жизни. Ну а вглядеться захочешь — можно и приостановить кадр. Отличное устройство…
Мне бы такое, чтобы управлять течением своей жизни, верней, памятью! Тогда бы тягостные минуты и дни ускорил до эффекта комичности. Да нет такого устройства…
А вот в повествовании своем попытаюсь использовать этот принцип «дистанционного управления»: захочу — ускорю ход событий, а то и вовсе добьюсь размазывающей скорости, чтобы кое-что пропустить, захочу — нарушу последовательность событий, вернусь назад…
Вот, к примеру, сейчас включаю «ускорение», полустирая ненужное: встречи на открытии «драматургического шабаша»… мужики целуются друг с другом… брр!.. а в театральном мире так принято… снова подчеркнуто холодно встречает меня всемогущая Патронесса… значит, пьеса моя точно не будет закуплена, не пойдет… плевать!.. а вот и обсуждение: о пьесу мою злополучную вытирают ноги все режиссеры и завлиты, все, кроме Ксюши… плевать!.. Ксюша молчит, на меня не смотрит… пле… нет, только не это!.. ну и не надо, Ксюша, смотреть на меня… правильно — не на кого, нет меня… я уже простился со всеми здесь, простился с тобой, Ксюша, а ты уж меня, подлеца, прости… я жду вечера, отдушины в этом беспросвете… жду…
Автор считает книгу «Триада» лучшим своим творением; работа над ней продолжалась около десяти лет. Начал он ее еще студентом, а закончил уже доцентом. «Триада» – особая книга, союз трех произведений малой, средней и крупной форм, а именно: рассказа «Кружение», повести «Врачебница» и романа «Детский сад», – объединенных общими героями, но вместе с тем и достаточно самостоятельных. В «Триаде» ставятся и отчасти разрешаются вечные вопросы, весьма сильны в ней религиозные и мистические мотивы, но в целом она не выходит за рамки реализма.
Поскольку в моей душе чувства сплетаются с рассудком в гармоничную суть, постольку и в этой книге проза сплетается с поэзией в прочную нить мысли. Благодарность за каждого встречного и невстречного, за замеченное и подсказанное, за явное и предвкушаемое – источник жизни, слова, вдохновения. Чувства людей моих веков исповеданы моим словом в этой книге. Малые прозаичные исповеди великих человеческих судеб…К тебе, читатель…
«Если бросить беглый взгляд на темы, которые вдохновляют творчество современных композиторов, на те формы в которые вылилась их музыка, то получится впечатление совершенного хаоса. Тут и глубокомысленные поэмы из области современных философских исканий, рядом с ними примитивная романтика и социальная драма, тонкие импрессионистские наброски и строгая, чистая, в смысле стиля, камерная музыка, музыка на социалистические темы и догматические религиозные композиции. Но стоит только глубже нам всмотреться в это пестрое многообразие явлений современной музыкальной жизни, и мы без труда заметим одну общую черту, свойственную всем жизнеспособным музыкальным произведениям наших дней.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Из-за угла немого дома траурной тумбой «выхромала» старушка в черном. Заваливаться вправо при каждом шаге мешала ей палка с резиновым копытом. Ширх-ширх-ТУК! Ширх-ширх-ТУК! – Двигалась старушка в ритме хромого вальса. Я обрадовалась. Старушка не может уйти далеко от места проживания, поэтому точно местная, и, стало быть, знает каждый тупик!..».