Школа корабелов - [25]

— Господин профессор, давно ли изволили прибыть? — спросил он слащаво, протягивая Гурьеву руку.

От этого тона, от наглых глаз Путихова профессор испытывал таксе чувство, будто по телу его поползли тараканы. Пересилив неприязнь, он сдержанно спросил:

— Объясните, пожалуйста, господин титулярный советник, почему расписание нарушается? Хотелось бы также знать, — почему воспитанники разуты?

Евлампий Тихонович не был готов к ответу на подобного рода вопросы. Обозлившись, он вызывающе пожал плечами.

— Чего зря спрашивать, господин профессор? «Почему… почему». Не желаю я вам отвечать, ибо являюсь ответчиком токмо перед директором.

Гурьев вдруг сообразил, что не имеет никакого права допрашивать Путихова. Спрашивать нужно не с него, а с директора.

— Передай господину Катасанову, — сказал профессор, — что завтра в полдень приеду и разговор буду с ним вести о порядках в училище.

Поздно вечером Путихов рассказал генералу о грубом выпаде профессора против него и даже против самого директора. Евлампий добавил от себя много такого, чего Гурьев и не подумал бы сказать.

Генерал слушал Путихова молча, рисуя какой-то кораблик. Казалось, слова подчиненного его не трогают, лишь быстрее движение карандаша выдавало его раздражение.

— Скажи Гурьеву, — холодно заявил он, — что ранее чем через два — три месяца я беседу с ним вести не могу. На днях выезжаю в Ревель и Архангельск.

2

Ученики поднимали и опускали головы, переводя глаза от доски на тетрадь. Густо испещренная доска покрывалась новыми цифрами и буквами, которым, казалось, не будет конца.

Воспитанники покраснели от напряжения, стараясь поспеть за профессором. Гусиные перья скрипели и ломались. Юноши быстро точили их ножичками, боясь упустить хоть секунду времени.

Гурьев не любил задерживаться и нервничал всякий раз, когда ему приходилось повторяться. Ученики исписали несколько толстых тетрадей, но разобраться в хитрых математических выкладках были не в состоянии.

Знал ли об этом Гурьев? Конечно знал. После каждого посещения училища он возвращался домой расстроенный, с чувством горечи и досады в душе. Точные науки требовали повседневных повторений, решения множества задач и упражнений. Профессор предвидел, что ученики не скоро научатся записывать его лекции, а так как учебных пособий не существовало, то закреплять пройденный материал должны были с воспитанниками его помощники, специально подготовленные для этого. Училище обязалось дать ему этих помощников, но время шло, а Катасанов, очевидно, и не собирался выполнять условия Гурьева.

Охтенцы относились к профессору с величайшим почтением. И все же они начали потихоньку роптать на постоянную и чрезмерную гонку. Саша упорно защищал Гурьева, доказывал, что ученики недостаточно настойчиво трудятся, сам работал до полного изнурения, пытаясь проникнуть в смысл формул, но и он в конце концов сдался, убедившись в малой пользе таких занятий. Сегодня он решил поговорить об этом с профессором и выбирал только удобный момент.

Когда Гурьев стер с доски ряд цифр и принялся писать новые, Саша закрыл тетрадь и хлопнул по ней ладонью.

— В чем дело, Попов? — удивленно спросил Гурьев. — Почему ты прекратил работу?

— Потому что нахожу ее бесполезной, господин профессор.

Гурьев изменился в лице. Он стоял с мелом в одной руке и тряпкой в другой, не зная, сердиться ему или смеяться.

Отделавшись от первого чувства неловкости, Семен Емельянович подумал, что рано или поздно это должно было произойти. Своевременная откровенность Попова похвальна и поучительна. Как мог он забыть о том, что читает лекции не в Академии наук, не в учительской семинарии для студентов, а в школе корабелов, для начинающих подростков! Мало того, ведь он даже ни разу не побеспокоился узнать, много ли знаний остается в голове у воспитанников после его лекций.

— Пожалуйста, извините меня, господин профессор, — огорченно сказал Саша, увидев, как подействовали его слова на Гурьева, — я не посмел бы это сказать, но не хочу скрывать от вас правды. Мы ловим каждое ваше слово, оно нам дорого, очень дорого, и, к сожалению, многие из этих слов остаются для нас непонятными.

Семен Емельянович взглянул в серьезное, но по годам умное, лицо юноши. Он и ранее отличал Попова от других учеников, а сейчас почувствовал к нему большую симпатию.

— Тебе совсем не нужно извиняться, Попов, — сказал он. — Наоборот, мне бы следовало просить у вас, господа, прощения за низкий коэффициент полезного действия моих уроков. Видите, я говорю с вами, как с будущими инженерами, ибо я твердо уверен, что вы ими будете. Я занимаюсь с вами шесть часов в неделю, больше времени при всем желании уделить не могу. Меж тем наук нам нужно изучить очень много. Надо закончить алгебру, геометрию и тригонометрию, пройти дифференциальные и интегральные исчисления, гидравлику, аналитическую геометрию, прикладную механику, теорию корабля и разные другие науки. Вот почему я торопился, упустив, однако, из виду самое главное: закрепление пройденного. Эту работу должны были выполнять мои помощники. Училище обязано дать мне двух гардемаринов.

— А почему бы вам, господин профессор, самому не взять себе помощников, коль директор их не дает? — спросил Саша Попов. — Разве они обязательно должны быть гардемаринами? Взять, к примеру, студентов Ивана Гроздова и Михаила Аксенова — лучших помощников не найдете.