Школа капитанов - [17]

По моему позвоночнику пробежала мелкая дрожь. И все тело охватила медленная истома. Я замер на стуле, стараясь даже не дышать. И лишь чувствовал ее руку и ее запах. Все звуки заглохли и отдалились.

— А я в свадебном платье тебе понравилась бы?

— Почему?

— Глупый.

Я никак не мог понять, что происходит. Сознание расплывалось. И оставалась только ее рука и голос, в котором не было ни капли издевки или смеха. А была — еще ни разу не слышанная мною спокойная тихая честность и что-то еще, что я тоже слышал в первый раз и не мог разобрать.

— Я тебе нравлюсь? — спросила она совсем тихо.

И вся кровь прилила к моему лицу, а сердце стало судорожно сжиматься в пустоте. Я попытался сказать, но голоса не было. А мышцы шеи и гортань будто одеревенели. Я все пытался выдавить из себя звук, когда услышал другой голос, циничный и хриплый:

— Ну, ты даешь, Надька! Нашла с кем заигрывать! Не позорься!

Я резко повернулся. И увидел Надькину подружку — толстую румяную Шевцову. Она только что вернулась с крылечка, куда выходила покурить с Пашей.

Я посмотрел снизу вверх в лицо Нади. Она стояла, отступив на шаг, красная, с неловко протянутой в мою сторону рукой. Ее глаза бегали, а на лицо выползла странная дергающаяся улыбка.

— Да, я просто… — сказала она, — для смеха! — и засмеялась.

Я перестал ощущать. Будто мир стал картинкой, на которую я смотрю.

— А вы думали, что я серьезно… С ним? — она засмеялась снова.

И вокруг тоже засмеялись — не помню даже, кто именно.

— А он поверил, — слышались голоса, — смотрите, как смешно.

И я чувствовал, как что-то горит и выгорает под кожей. И лицо отделяется и становится маской. А маска говорит, что ей не больно. И сердце окутывает мягкий горячий пепел. И я целиком погружаюсь в этот пепел. И сам становлюсь пеплом.

Зима тянулась долго. От мороза голые ветки лиственниц покрывались пушистым инеем. Оконные стекла затягивало ледяной коркой. Сосед дядя Степа Панасюк, оставляя свой самосвал на ночь возле подъезда, не глушил двигатель. И машина всю ночь печально и одиноко тарахтела, пуская из-под кузова серые облачка долго не рассеивающихся выхлопов.

Большую часть времени я проводил дома. Иногда ходил к Паше — меняться кассетами. Ну, и, конечно, ходил в школу. На уроках я хотел только спать и есть.

Близились выпускные экзамены. Девочки уже обсуждали, кто в каком платье будет на выпускном вечере, и таили надежды на золотые медали. Все налегали на учебу — бледнели, худели, становились нервными. Моя успеваемость уверенно падала. Хуже меня в классе учились только Кеша Андреев и Леша Бочкарев — деревенский мальчик, привезенный в нашу школу, чтобы получить хорошие оценки на выпускных, потому что у него был блат.

В одном доме с Максом Лысенко поселился торговец «планом». Макс его хорошо знал, и покупал подешевке. На переменах в туалете отчетливо пахло анашой и валялись пачки из-под «беломора». Техничка, которую мы за глуповатость дразнили «оленем», недоумевала, как мы можем курить такие гадкие папиросы.

Появлялись в расписании странные предметы. Факультативы по русскому языку, где Бельцева объясняла написание гласных в корнях слов. Считалось, что это сильно поможет при поступлении в гуманитарные вузы. Культура родного края, где учительница Соколова читала нам книжки якутских писателей. Причем, выбирала их явно по своему вкусу — все они были исторические и про любовь. Любовь там разворачивалась на фоне заснеженных гор, ледников, оленьих стад и незаконной добычи алмазов и золота.

Была еще история мировой культуры, где мы доводили пожилую интеллигентную тетеньку-учительницу до истерик, со швырянием классного журнала и приемом нитроглицерина.

Новый год. Мы с Кешей и Максом Лысенко договорились встретиться полпервого ночи.

Кеша приволок в спортивной сумке большой магнитофон с СД-проигрывателем. Макс — в пакете с надписью «С новым годом!» — три бутылки водки и одну шампанского. Я организовал закуску в виде копченого сала и рыбы.

И когда мы уже собрались вместе идти, выяснилось, что идти некуда. Потому что родители Кеши вдруг решили не ходить в гости.

Макс предложил пойти к Катьке Самолововой. Мне этого очень не хотелось. А Кеша, напротив, был очень за. Он рассчитывал в пылу новогоднего празднества лишиться девственности. И Катька, по его мнению, подходила для этого как нельзя лучше.

— Катьки не будет, — сказал Макс, — Но у меня есть ключ от ее квартиры.

Мы не стали особо интересоваться, откуда у него взялся ключ. Расходиться по домам было глупо. И мы пошли к Катьке.

Я впервые попал к ней домой. В квартире пахло не так, как должно пахнуть в доме, где живут люди. Какой-то совершенно неживой запах. Стены с облезлыми коричневыми обоями. Пыльные лампочки без абажуров. Растерзанные постели с несвежим бельем. Липкий пол.

В зале, в углу, в эмалированном ведре с водой стояла разлапистая лиственница. Ее слишком поздно принесли в тепло и она едва начала распускаться. На хрупких веточках нежно зеленели недавно лопнувшие почки. Чуть заметный аромат свежей хвои казался жалким и ненужным.

На ветках болтались редкие игрушки и куски новогодней мишуры.

Мы прошли на кухню. Там летали мухи.