Школа - [13]

Олег впервые примерил к себе это звание — учитель, до этого он как-то не задумывался о будущем. Ему хотелось добавить, что не кому-то вообще, а лучшим надо идти в учителя, только лучшим доверит человечество новое поколение, потому что горячая это точка сейчас на земле — воспитание. Однако сказать так о себе не позволяла скромность. Такие слова неудобно произносить вслух, даже если твой единственный слушатель — рыжая остроухая лайка. Другой вопрос — произнесены эти слова или не произнесены, главное, они пришли на ум…

«Да-да, это правильно, это по-молевски!» — восторженно ответила Школа на беглые Олеговы мысли, и прежняя гордость за эту семью пробудилась в ней, и закатным румянцем зардели окна — будто ямочки на улыбающейся детской рожице. От этой улыбки на парту вспрыгнул веселый блик. В точности как на алгебре в шестом классе. Но в тот раз, прежде чем приморозиться к крышке парты, солнечный зайчик нырнул в чернильницу-непроливайку. Олег тотчас вообразил, как блик, искупавшись в чернилах, фиолетовой кляксой поползет по спине сидящей впереди Райки Лицкевич, наследит в ее аккуратной тетрадке, перепрыгнет на классный журнал и замажет все ее пятерки, — и ему стало смешно. Однако вдвое смешнее ему стало после того, как он, переглянувшись с Борькой Макеевым, понял, что тому пришло в голову ровно то же самое.

Если смеяться нельзя, смех раздувает человека изнутри, словно водород — воздушный шар. Смех может даже приподнять над партой или вообще вынести вон из класса. Мальчишки крепились из последних сил, надувались и багровели, зажимая кулаками губы. Но беззвучный вначале, смех все же сотрясал тела, и подлая парта затряслась под ними и выдала их. Олег с Борькой не выдержали, сумасшедший смех взорвал тишину. Математик, конечно, тут же выставил их вон. Олег с Борисом, изнемогая от хохота, перебежали двор и спрятались в туалете. С ними творилось совсем уж какое-то непотребное веселье. Они тыкали друг друга пальцами и вновь закатывались, повизгивая словно цуцики. Наконец смех иссяк в них досуха, до икоты, и казалось, уже ничто в мире их не рассмешит. Как вдруг взгляд Олега упал на стенку, где какой-то грамотей вывел ногтем на инее, переставив в спешке буквы: «Борбун!» И колики начались снова. Их ломало и корежило, и не погибли они в корчах лишь потому, что боялись свалиться… После уроков обоих вызвали к директору. Леонид Петрович набычился у окна, заложив руки за спину. В строгости своей он не отличал сына от других учеников. Может, не за одну только любовь к французской династии прозвали директора Бурбоном?

…Невероятно изогнувшись, Олег положил подбородок на поставленную ребром крышку парты, качнул ее локтями. На свету сквозь глянец проступили матовые следы букв: «Люда + я = семья…» Потом кто-то от души потрудился, превращал «семью» в «свинью».

Это наверняка другие парты. Не довоенные.

Впрочем, и на тех, довоенных, Олег не успел в детстве вырезать своего имени…

Он сжал кулак, придавил крышку рядом с надписью. На побелевших основаниях пальцев яснее обозначилось: О-Л-Е-Г.

За шесть лет чего только не выколешь на своем теле, чтоб выглядеть настоящим мужчиной!

Невмоготу.

«Еще. Еще!» — подзадоривала Школа. И едва закончились кадрики прежнего нелепого воспоминания, тут же резво выдернула из забытья пустырь за железной дорогой и Раечку Лицкевич. На плече у нее доска раз в восемь длиннее самой Раечки. (Олег тогда уже был в Раечку влюблен.) Смело кашлянув, он предложил помочь. Раечка покраснела и отказалась. Настаивая, он потянул доску. Доска и так почти доставала концами землю, а теперь провисла окончательно, воткнулась в бугорок, Раечку повело сначала вперед, потом назад, потом боком. Раечка сбилась с шага, засеменила и побежала враскачку прочь. Не оборачиваясь, Раечка сказала ему: «Дурак», но в общем-то без толку, потому что он успел обругать себя раньше и гораздо обиднее…

— Твои нынешние любят? — ревниво поинтересовался Олег. — Ты знаешь про них?

Школа ответила не сразу. Спрессовала в одном мгновении все сложившиеся с ее судьбой судьбы. Вычла войну. Разделила пополам. Как задачки в учебнике: «со звездочкой» — повышенной трудности, для смекалистых, облегченные — для середнячков. Извлекла корень. Десятки крошечных человечков!.. Кому из маленьких личностей она помогала? И кому помогла? Имеет ли она право выдавать чужие тайны? И чью именно выбрать наугад?

Но это же Олег. Свой. Своему можно и тайну доверить. А Олег уж такой свой — по кирпичику наизнанку вывернись, ближе не найдешь…

Разве вот только теперь Алик…

Рыжий. Застенчивый. Непомерно угловатый, как деревянный плотницкий сантиметр.

Школа притушила окна и тихо скрипнула усталой чердачной балкой.

Олег вдруг увидел Дыницы с самой высокой точки — с конька школьной крыши. Словно огромный добрый слон неожиданно вскинул его хоботом себе на шею. Люди отсюда выглядят маленькими. И о каждом все знаешь. Как во сне…

Каждый день по дороге в Школу Алик встречает девочку. У нее карие волосы и русые глаза… То есть наоборот: русые глаза и карие волосы. И чудное имя Джемма. Она тоже шагает в школу. Но в другую. В железнодорожную.