Школа - [14]

Но в искусственном свете искусственного дня ты не тосковал по Снам, во всяком случае — не сознательно. Говоря по правде, ты их боялся. Школа в очередной раз устраивала тебе очередную гадость, а ты не был в состоянии этому противостоять.

Они танцевали, а нестойкая материя их не-тел сворачивалась тенистыми круговоротами с окружающей вас не-жидкостью. Висящий вверху/внизу источник слабого света нерегулярно мерцал. Они окружали тебя, размываясь в ничто, и опять возникая из густого, мутного центра Онироленда. Словно ветер, который в невидимом воздухе представляет собой ничто, но подхватив с земли пыль, песок и мусор и сплетя это все в бич торнадо, принимает максимально реальное и материальное тело. Они были словно волны на трехмерной поверхности моря, словно случайные сгущения в булькающем, темном бульоне всеобщей жизни. Двое Их, трое, и вдруг двадцать, а через мгновение — уже никого; и вновь вокруг тебя плотная толпа. А представь себе существо, ограниченное n — x измерениями, где n — это количество измерений, в котором живешь ты сам, х же с начала пускай равняется 1; и вот представь себе, что ты встречаешь подобное существо. Для тебя оно как анимированный Микки Маус на плоском экране телевизора, но вот нем являешься для него ты — то есть, та часть тебя, которую она замечает? А теперь увеличь х до 2. Потом до 3. Ты уже ничего не в состоянии вообразить. Вот такая итерация и называется теогонией.

И все же — и все же. Уже после пробуждения тебя посещали подобные тени, клочки мыслей, не до конца сформированные предчувствия, вроде бы естественные для дневного мира слов: будто бы это что-то значит. Этот танец, который и не танец совсем. И Они. Будто это что-то говорят. Что это язык.

ЯЗЫК

делается

работается

естся

пьется

живется

умирается

мыслится

внимание

глаголы получают автономию

глаголы сражаются за суверенность

глаголы уже не нуждаются в нас

внимание

апеллирую к вам

подлежащие оставленных на потом дел

существительные, подвешенные в пустоте

ради Бога

давайте что-нибудь сделаем

после нас уже только частица

— Что это такое?

— Стихотворение.

— Вижу. И что он должен означать?

— Я же уничтожил ту салфетку. Откуда оно у вас? Камеры, так? Высокая четкость, ну, ну.

— Я беспокоюсь о тебе. Мне казалось, что перевод не доставляет тебе сложностей, что ты инстинктивно понимаешь специфику языка. Ты же сам говорил: это легко. Что же должно означать: «после нас уже только частица»?

Она любила вот так присаживаться на краю твоей кровати и следить за твоей работой, как ты выстукиваешь что-нибудь на компьютере, как выполняешь сложные, скомпонованные только для тебя трансляционные упражнения, или же просто размышляешь; ей нравилось быть с тобой, в этой со всех сторон замкнутой бетоном комнате с односторонними окнами объективов невидимых камер, сквозь которые могла бы секретно следить за тобой с безопасного расстояния, но этого не делала, так что явно ценила твою компанию. Она приходила, как только уходили учителя. Это она принесла тебе первый диск с записью образов из Снов. Сказала: — Переведи-ка это. Это именно она принесла тебе записи этой не-музыки. — Просто послушай. Тебе казалось, что Девка чуть ли не полюбила тебя. Лишь значительно позже ты услышал это определение: ведущий офицер.

Ты повернулся к настенному монитору, когда во второй раз она начала читать с короткой распечатки твое столь гадким образом подсмотренное стихотворение. А на мониторе все продолжался балет абстрактных форм. Наименования тематических контекстов высвечивались в верхнем поле, это называлось «сужающейся интерпретацией». Балет в неэвклидовых пространствах, символика движения в пространствах с отрицательной кривизной, философия смерти в расщепленном времени. Тебе запретили читать книги и смотреть обычные, голливудские фильмы. В Школе время никак не расщеплялось, оно все время текло вперед, а ты — в его потоке.

— …меня вообще слышишь, Пуньо?

Это было уже после первой операции.

— Я слышу твою кровь, слышу хаос твоих мыслей.

— Ты устал? Мы можем несколько притормозить. Что-то доставляет тебе больше трудностей? Только дай знать. Ты же знаешь. Все это для тебя. Мы. Я. Я жду. Если только… Что, Пуньо? Переводишь? Что это за язык?

— Язык.

— Ну почему ты ведешь себя так? Это невежливо, я с тобой разговариваю. Каждое слово приходится из тебя вытягивать. Ты невежлив, Пуньо, и учителя тоже жаловались. Как могут они тебе помочь, если не знают, понял ты тему или нет. Я тебя не понимаю, Пуньо.

Хоть раз она сказала правду. Ты выключил монитор и повернулся к Девке. Ты не смотрел людям в глаза, посему на этот раз она удивилась еще сильнее. Даже подняла брови в этом своем немом изумлении, в вопросе в ответ на вопрос.

— Скажи мне кое-что.

— Что? — наморщила она брови.

— Скажи кое-что.

Видно, каким-то образом она предчувствовала несчастье.

— Успокойся, Пуньо.

— Скажи мне кое-что!

— Но я же все время с тобой разговариваю. Успо…

— СКАЖИ ЧТО-ТО! НУ, СКАЖИ!

Она схватилась с места, крикнула в пространство:

— Истерия! VG-10, десять кубиков! Быстро!

Ты все еще орал на нее, как сквозь неожиданно распахнувшиеся двери в средину вскочили санитар и врач с инъектором в руке; Девка отодвинулась, ты отпрыгнул в угол. Листок с распечаткой упал на пол.