Шкловцы - [62]

— Ури Косого.

— Хедер прогуливает!

— Папе все будет рассказано…

— Погоди, погоди!

Файвка отрывается от кружки. Квас встал ему поперек горла, он закашлялся. Такого злословия со стороны торговок Файвка не ожидал. Если бы не смущение, он бы оставил кружку недопитой и убежал. Но это же стыд и срам перед веселым кацапом в красной рубашке. И Файвка, точно бесстыдник какой, кричит разозлившимся теткам:

— А вас никто не спрашивает!

И принимается допивать квас с преувеличенным азартом, глотая всю горечь своего положения. Но у гойского кваса нет уже прежнего вкуса, он смешался с ядом ненависти и не лезет в горло.

Как бы там ни было, Файвка допивает огромную кружку, вытирает с губ кислую пену и запускает руку в карман. Шарит… и лицо у него вытягивается!

Нет копеечки!

Он ищет в другом кармане, хотя прекрасно знает, что никогда не кладет деньги в левый карман штанов. Ищи вчерашнего дня! Нет!..

А? Нету? Нету!

Файвка краснеет, бледнеет, на лбу выступает холодный пот. Караул, где же несколько копеек? Как в воду канули!.. Караул, но они же должны быть здесь!

Уже отчаявшись, Файвка шарит в карманах, как слепой в дырявой суме… как тот обворованный мужик у монопольки… Только что Файвка посмеялся над другим, вот Бог его и наказал. Коли б ты ховав, як я ховав!.. — крутится в голове у смешавшегося Файвки. Ему хочется и плакать, и смеяться… А трясущиеся руки все ищут. Неужели его обокрали?.. Но тут он глядит на свои штаны и застывает как вкопанный.

Руки перестают искать. Нечего искать.

Файвка вспоминает, что с утра, перед тем как идти в хедер, он из-за ярмарки надел старые штаны, а его несколько копеек остались в новых. Они висят теперь дома на стене. Вот ведь несчастье!

Квасник видит, что с его девятилетним клиентом что-то не в порядке, что он слишком долго роется в карманах. Все дружелюбие сходит с его широкого лица, и Файвка слышит резкие фоняцкие слова:

— Копеечку, маладой человек-с!

Вроде те же самые слова, что и раньше, но уже с совсем иным значением. Странное дело!.. А тут еще злословят противные торговки сельтерской, шипят, как гадюки, из-за своих медных сифонов:

— Ну, и где же копеечка?

— Ха-ха-ха!

— Квасу ему захотелось!

— Приспичило ему!

— Копеечку! А?

— Не хворый был бы выпить и еврейской сельтерской!

— Это ему боком выйдет!

У Файвки кровь приливает к лицу. Он начинает что-то мямлить, но поди расскажи кацапу с помощью десятка русских слов, вызубренных по хрестоматии, историю про две пары штанов… он их поменял… он ему потом все отдаст… разве тот поверит?

Так и есть. Прежде чем Файвка успевает промямлить полдюжины невнятных русских слов, рука кацапа взвивается над Файвкиной головой и срывает с него картуз, а продавщицы сельтерской принимают это действие на ура. Вкусный квас был, да? Вот тебе квас!

Тут Файвка начинает плакать:

— Как же это… гроши… штаны, штаны… гроши. Ив… ив другие штаны…

Кацап отвечает очень вежливо:

— Принесешь копейку, маладой человек-с, получишь обратно картуз.

Но Файвка все упрямится: картуз ему нужен сейчас, он не может пойти домой… Тогда кацап отпихивает его:

— Ступай, еврейчик, не мешай!

И сразу запевает бодро и весело, вытирая руки о расшитый рушник:

— Квасу ядреного, прохладительного.

Квас ядреный, холодный,

Сыта медовая,

Райский вкус,

Цена ерундовая!

Первая ссуда пер. И.Булатовского

1

Бледный, без картуза, со взъерошенными волосами, с перекошенным лицом проталкивается Файвка сквозь людскую стену Всякому видать: с Файвкой только что приключилось что-то ужасное. И правда, за несколько минут он прошел все круги ада — унижение, грубое любопытство, подлость. Он вдруг почувствовал, что значит «чужие люди», что значит попасть в беду, когда папы-мамы нет рядом… Файвка поднимает глаза на воздетые к небу оглобли. Меайн ёвей эзри?[164] Откуда придет помощь моя?.. Нет выбора! Он должен бежать домой, взять пару копеек из других штанов, вызволить картуз из рук кацапа и снова бежать домой — обедать, а оттуда в хедер… Легко сказать! Сперва нужно пройти всю ярмарку, потом по улицам, да без картуза, да с такой вот несчастной физиономией! Весь город узнает, что с ним произошло… И тут Файвка видит: будильник в лавке Алтера-часовщика, к которой он протиснулся, показывает ровно три. Уже два часа, как он крутится на ярмарке. В хедере давно сидят и учат Сварбе, а он-то, Файвеле, где, а он-то что? Он даже еще и дома-то не был. Эх, не надо было пить квас у фони в разбойничьей красной рубахе! Правы были женщины… Еврей бы сжалился. Еврей бы поверил в долг. И потом, кто не знает дядю Ури? Файвка сказал бы еврею: «Я сын Ури», — тот ему бы поверил. А кацапу поди растолкуй, что Ури Косой — человек порядочный и что его сынишка Файвка тоже человек порядочный. И что у него есть эти копейки, только в других штанах… Еврею можно было бы оставить в залог не картуз, а что-нибудь другое. Например… Например, арбоканфес. Арбоканфес… а?

Слово «арбоканфес» напоминает Файвке о том, что процентщик Лейба-горбун как-то раз тоже сорвал картуз у него с головы, когда Файвка палкой с гвоздем таскал из подвала Лейбы яблоки… Файвку осеняет мысль: где-то неподалеку от часовщика должна быть лавка Лейбы-горбуна. Ах, если бы Башева, его молодая жена с румяными щеками, была сейчас в этой лавке одна! Она добрая, она бы сжалилась, она бы одолжила копейку, она бы поверила. Но сейчас как раз то время, когда Башева обедает дома с детьми… Остается только пойти взглянуть, вдруг Бог поможет. Вдруг случится чудо… Все равно пропадать.