Шкатулка воспоминаний - [20]

Клод испытал облегчение. Ему уже надоело слушать рассказы о всевозможных припасах, а в животе урчало от большого количества принятых внутрь субстанций. Аббат привел мальчика в комнату с несколькими дверями, запертыми на засовы, которые, в свою очередь, были укреплены большими висячими замками.

– Тебе показали многое, но не все. Есть одно место, куда тебе не стоит заходить. Оно находится за этими старыми церковными дверями. Это моя святая святых, моя комната для размышлений.

Палец аббата стал выводить в воздухе расширяющиеся кольца.

– Об этой комнате ходит много слухов. Не обращай на них внимания. Помни только, что тебе туда путь заказан. Иначе я могу очень разозлиться.

Аббат смягчился и взял Клода за руку.

– Я надеюсь, Анри справился со своим заданием и провел обход?

Клод старался подобрать нужные слова:

– Это был не обход, господин. – Он очень хотел добавить «калиф», но не решился. – Это было настоящее путешествие.

– Нет, – ответил аббат, – путешествие визиря еще даже не начиналось.

7

Клод оказался прав – следы крови и жира из большого зала вели прямо в кухню, в комнату, завешанную корзинами с овощами, вяленым мясом и всякой кухонной утварью из меди, олова и железа. Большую часть кухни занимала огромная печь, а остальную – не менее огромная повариха, разгуливавшая туда-сюда.

Мария-Луиза, женщина, взявшая у Анри цейлонскую корицу, не заметила появления Клода на кухне. Она была слишком увлечена приготовлением трех блюд, каждое из которых требовало ее внимания. Мария-Луиза подняла крышку, попробовала варево, покачала головой. Добавила соли и мускатного ореха, снова попробовала. Добавила еще чуть-чуть и, наконец, удовлетворенно кивнула.

Мария-Луиза негодовала по поводу кулинарных способностей Катрин Киндерклеппер, помощницы поварихи и chambrière.[29] Последнее слово, которое можно было истолковать и как «девица на все руки», не совсем точно, подходило для определения ее должности. Она скорее была «девицей без рук». Катрин росла в бедной семье, неподалеку от Цюриха. Голова девушки имела настолько странную форму, что ее описание занесли в книгу Лаватера[30] «Искусство изучения физиогномики». (Издание XVII века, проиллюстрированное более чем четырьмя сотнями изображений различных профилей.) Клод, будучи равнодушным к наукам, связанным со строением лица, обратил свое внимание на ноги Катрин, и так для него она стала женщиной с ногами. (Конечно, у Марии тоже были ноги, однако мальчик их не заметил.)

Катрин и Мария-Луиза трудились вместе, хотя это не значит, что они выполняли одинаковое количество работы. Ловариха постоянно бегала вокруг плиты. Весь день она пекла и пробовала, парила и пробовала, жарила и пробовала, сбрызгивала жиром, резала соломкой и кубиками – и пробовала. Отсюда и тело неимоверных размеров. Катрин же была, говоря языком кулинарии, совсем другого сорта. Судомойка собирала и распространяла сплетни и слухи, касающиеся амурных дел, везде, где только могла, оставляя котлы и горшки немытыми. Если бы не повариха, которая постоянно напоминала ей о посуде, что «стыла» грязной на плите, Катрин так бы и оставалась рабой своей лени. Счетовод не раз предлагал аббату заменить ее, но энергичные протесты поварихи сделали такое изгнание невозможным. Мария-Луиза была natif, Катрин – католичкой. Мария-Луиза неизбежно поправлялась, платя дань своему искусству, а Катрин отличалась стройностью фигуры. Женщины нежно любили друг друга. Судомойка благодарила повариху за то, что ей не приходится делать лишнюю работу. Повариха благодарила судомойку за то, что та бегает по всему поместью, по пути подбирая слухи и сплетни. Одна дополняла другую.

Когда Мария-Луиза наконец отвлеклась от готовки, она поприветствовала Клода, зажав гостя в своих объятиях и запачкав его щеку. Катрин не стала обнимать мальчика, хотя подобные телодвижения она делала достаточно часто, но в более интимной обстановке. Она надела ситцевый передник, который так плотно облегал ее пышную грудь, что хлопковая ткань постоянно подвергалась проверке на прочность. Клод восхитился рисунком на переднике.

– Его выбирал сам аббат. Привез мне из Женевы, – сказала Катрин.

Хоть две женщины и встретили мальчика по-разному, они обе радовались его прибытию. Мальчик-Карандаш с девятью пальцами доставил, конечно, не столько же удовольствия, сколько установка громоотвода или поставка большого сладкого груза с острова Памплмаус, но все-таки он внес некий заряд свежести в атмосферу поместья. Возможно, мальчик избавит аббата от странных приступов меланхолии, по ночам Оже кричал и играл мрачную музыку за дверями своего убежища, не пуская к себе никого. Иначе говоря, явление мальчика было для Марии-Луизы поводом накормить еще один рот, а для Катрин он стал еще одним ухом.

– Должна тебя предупредить, – начала она, – чтобы ты ни в коем случае не говорил при аббате о церкви и религии. – Катрин не стала ждать вопроса «Почему?». – Он не терпит разговоров о церкви. Спроси Анри! – Анри был в кухне, но промолчал. – Спроси Кляйнхоффа! Кляйнхофф, расскажи ему! Расскажи про груши!

Как и Анри, Кляйнхофф предоставил Катрин возможность объяснить.