Увидев меня, он протянул руки к матери и заплакал.
— Я не виноват, мама, я не виноват! Я заснул и свалился. Не сердись, мама, я не виноват!
Я обернулся к женщине.
— Что это значит? — спросил я.
Она, видимо, была смущена и расстроена.
— А что я должна, по-твоему, делать? — заговорила она прерывающимся голосом. — На пансион-то ведь я не зарабатываю! За мальчишкой нужен присмотр, ну, а за лишнюю комнату мне, понятное дело, тоже не из чего платить. Когда у меня никого нет, он спит со мной. А если приходят часа на два, он вполне может посидеть в шкафу; он сидит тихонько — он ведь все понимает. Ну, а когда остаются на всю ночь — вот как ты, — ему приходится спать на стуле, и у него спина устает — он же еще ребенок!.. Не виноват он, нисколько не виноват!.. Хотела бы я на тебя поглядеть... как бы ты проспал всю ночь на стуле... Небось, другую песню запел бы…
Она волновалась, сердилась, кричала.
А ребенок плакал. Да, это был несчастный ребенок, хилый и робкий, это воистину было дитя шкафа, холодного и темного шкафа, это был ребенок, который лишь по временам мог чуточку согреться в недолго пустующей постели.
Мне тоже хотелось плакать.
И я ушел ночевать к себе домой.
