Схизматрица (сборник) - [16]

— Хорошо, — сказал Линдсей, снова поднося к губам микрофон, — Сцена третья. Амисима. Сихэй: «Сколь далеко ни уйдем, нигде не отыщется места, отмеченного знаком самоубийства. Погибнем же здесь». Далее — Кохару: «Да, поистине так. Одно место не лучше другого, чтобы умереть. Но я подумала: найдя тела наши рядом, люди скажут, что Сихэй и Кохару совершили самоубийство любящих. Представляю, как возненавидит и проклянет меня твоя жена. Так убей же меня здесь, а потом найди себе место подальше». Опять Сихэй…

Внезапно Линдсей замолчал. Рюмин, пока он диктовал, занимался странным каким-то делом. Нечто наподобие ленточек плотной коричневой бумаги он уложил продолговатой кучкой на листке тонкой белой бумаги, после чего свернул из белой бумаги трубочку и заклеил языком шов.

Зажав в губах кончик бумажного цилиндрика, он взял какое-то металлическое устройство и нажал кнопку на его крышке. Линдсей, удивленно глазевший на него, издал громкий вопль:

— Огонь! Господи боже, огонь! Огонь!

Рюмин выдохнул облачко пара.

— Что за хрень с тобой такая? Крохотный язычок пламени никому не повредит.

— Но это же огонь! Боже милосердный, я никогда в жизни не видел открытого огня. — Линдсей понизил голос. — А ты уверен, что сам не загоришься? — Он с опаской смотрел на Рюмина. — У тебя легкие дымятся!

— Да нет же. Это такое новшество. Совсем маленький новый порок, — пожал плечами старый механист. — Может, малость и вреден — так ведь полезных пороков не бывает.

— Что это у тебя?

— Кусочки бумаги, пропитанной никотином. Ну и плюс кое-какие ароматизаторы. Довольно-таки неплохо. — Он вынул сигарету изо рта. Взглянув на тлеющий кончик, Линдсей содрогнулся. — Да ты не дергайся. Здесь — не то, что в других колониях. Огонь не страшен. Грязь не горит.

Снова опустившись на пол, Линдсей издал стон. Мозг его тонул в воспоминаниях. Голова болела. Им владело неописуемое чувство: словно в первое мгновение приступа дежа вю. Словно хочешь чихнуть, а никак не чихается…

— Ну вот, место из-за тебя потерял, — брюзгливо сказал он Рюмину. — Подумать только, сколько все это для меня значило! Эти пьесы, заключающие в себе все сохранившиеся ценности человеческой жизни!.. Оставленные нам в наследство, когда не было еще ни шейперов, ни механистов. Человеческая, непрочная, первозданная жизнь…

Рюмин стряхнул пепел в черный футляр от объектива.

— Ты, мистер Дзе, рассуждаешь как орбитальный абориген. Настоящий «цепной». Где твоя родина? В ССР Моря Кризисов? Или в Коперникианском Содружестве?

Линдсей втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

— Ладно, прости уж мне мое стариковское любопытство, — сказал Рюмин, выпуская густое облако дыма и почесывая красный след от видеоочков на виске. — Давай-ка я тебе объясню, мистер Дзе, в чем твои трудности. Вот ты прочел три композиции: «Ромео и Джульетта», «Трагическая история доктора Фаустуса» и — последнюю — «Самоубийство влюбленных на Амисима». На мой взгляд, как-то это все — не то.

— Да-а? — протянул Линдсей возмущенно.

— Да. Во-первых, малопонятно. Во-вторых, мрачно до невозможности. И в-третьих, что хуже всего, пьесы эти — доиндустриальные. А теперь — что я думаю в целом. Ты организовал дерзкое жульничество, вызвал невообразимую суматоху и весь Дзайбацу поставил на уши. В возмещение надо бы хоть немножко развлечь народ.

— Развле-ечь?

— Да. Я же знаю бродяг. Им нужно, чтобы, их развлекали, а не лупили по репе тяжеловесными древностями. Они хотят слушать о настоящих людях, а не каких-то там дикарях.

— Но… тогда это уже будет не человеческой культурой…

— И что с того? — Рюмин пыхнул сигаретой. — Я тут поразмыслил… Словом, ты мне прочел три этих «пьесы», и суть я ухватил. Не шибко-то это сложно. Пожалуй, дня за два-три сработаю подходящую.

— Думаешь?

Рюмин утвердительно кивнул.

— Только придется кой от чего избавиться.

— Например?

— Первым делом — от гравитации. Кроме как в невесомости хороший танец или же драку не изобразить.

Линдсей сел прямо.

— Танец или драку?!

— Точно. Публика-то у нас какая? Бляди, фермеры, два десятка пиратских шаек да полсотни беглых математиков. Драки и танцы всем им понравятся. Сцену — долой, слишком плоская. Занавес тоже, это все при помощи света сделаем. Ты-то, может быть, и привык к старинным окололунным станциям с их проклятым центробежным тяготением, но современным людям нравится невесомость. Бродяги и так достаточно в жизни натерпелись — пусть у них хоть в кои-то веки будет праздник.

— Это что же — забираться в невесомость?

— Ну да. Соорудим аэростат — огромный пузырь, надуем… Запустим с посадочной площадки и закрепим растяжками. Тебе же всяко пришлось бы строить театр, правильно? Так что мешает соорудить его в воздухе? Всем виден будет.

— Конечно. — Линдсей улыбнулся. Он начал проникаться идеей. — И нарисуем на нем эмблему Корпорации.

— И флаги снаружи вывесим.

— А внутри будем продавать билеты. Билеты и акции… — Линдсей громко захохотал. — Я знаю даже, кто нам его построит!

— Только названия не хватает. Пусть называется… «Пузырь Кабуки»!

— «Пузырь»! — Линдсей прихлопнул по полу. — Точно!

Рюмин улыбнулся, скручивая новую сигарету.

— Слушай, — сказал Линдсей, — а дай-ка и мне попробовать.