Шиза. История одной клички - [32]
— Тогда пиши.
— Чё? — парень с энтузиазмом схватил блокнот и карандаш.
— Я такой-то, такой-то, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, отдаю данной девушке свою бессмертную душу, безвозмездно то есть даром. Число, месяц.
— Подпись?
— После… У тебя булавки нет?
— А чё?
— Необходима капелька крови. Так, для формальности.
— Ну, лады, — оловянный взгляд молодого человека озарило подобие удивления, и он с энтузиазмом начал царапать крупные каракули.
— Готово? — Янка взяла листок, тускло освещаемый зажигалкой: «Я, Агранович Александр Серафимович, находясь в здравом…» Слова заплясали у неё в глазах и враз рассыпались.
— Ты чего понаписал? А?! Я сказала свою фамилию писать. Своё имя, а не чужое!
Лицо у мошенника вытянулось. Он уставился на Янку, округлив глаза:
— А ты чё, как узнала то? Ну, понял, я тада… — под тяжёлым Янкиным взглядом парень засуетился и вроде бы засобирался уходить, но что-то его удерживало. Внезапно он резко выхватил блокнот и порывисто написал: «Я, Олег Антипов, нОхАдясь в здравом уме и твёрдой памяти, очень хочу познакомиЦА».
— Меня, ваще-то, Антипом зовут — погоняло, — он с жаром протянул Янке свою руку, сплошь покрытую татуировками, проглядывающими даже в тусклом свете от зажигалки. Пальцы были увиты вензелями наколотых перстней с одним реальным кольцом-печаткой, на котором угадывалось раздутое изображение черепа с признаками гидроцефалии.
— Творческий псевдоним? — язвительно усмехнулась Янка.
В единый момент она почувствовала, насколько все эти клички, татуировки, лагерный шансон, жаргонные словечки, весь блатной антураж чужды ей и глубоко отвратительны. Она ещё раз мельком взглянула на мятую расписку. — Знаешь Аграновича? — спросила она, пытаясь скрыть дрожь в голосе.
— А то! Корефан мой. С детства в одной песочнице косяки шкерили.
Это самоуверенное заявление, совершенно не сопоставимое с Аграновичем, стало решающим в дилемме: продолжать знакомство с подозрительным субъектом или всё же послать? «Конечно. Немедленно. Задружить насмерть. Влезть под шкуру, стать самой лучшей, единственной, необходимой. Ведь он знает Аграновича! Это главное. А вдруг, чем чёрт не шутит, эта гнилая ниточка приведёт к НЕМУ?!» Но ниточка вилась, опутывала, вязала по рукам и ногам и не приближала, а всё дальше и дальше уводила от мечты.
— Да хрен его знает, где он щас, Санёк, этот шарится. Неважная тема! Я сам, слышь, в непонятках…
Скороспелая весна успела несколько раз сменить гнев на милость, принарядиться, подобрав с улиц вытаявший мусор, ослепить солнечными зайчиками, гоняя по двору одуревших котов. Как обычно. Но всё же что-то разительно и безвозвратно изменилось и никогда уже не будет прежним.
Пройти по ЕГО двору — вот оно первое, простое оправдание порочного влечения к Антипу, придуманное Янкой для самой себя. Странное смешение чувств отвращения и зависимости она нарекла термином «эстетика безобразного», вычитанным из чужих конспектов по истории искусств. Мучительно и одновременно притягательно видеть двойника Аграновича. Он словно эрзац из подкрашенного желатина, претендующего на звание красной икры. Когда Антип курил молча, Янка любовалась им, впадая в благоговейный экстаз, но стоило ему открыть рот, как очарование моментально испарялось, сменяясь на досаду и раздражение. Зато теперь у неё появилась волшебная возможность каждый вечер пересекать священный двор уверенной походкой человека, спешащего по делам, а не мозолить людям глаза под окнами назойливой попрошайкой. Каждый раз Янка подходила сюда, как на исповедь, с отчаянным призывом и мольбой в замирающем сердце. Но неподкупный Дух Его Величества Сашиного Двора оставался глух к Янкиным страданиям и при внешней приветливости хранил ледяное равнодушие, как хитрюга — японский бизнесмен. Янке так и не удалось повстречать ни самого Аграновича, ни его странной сожительницы, похожей на Геллу.
Первый необдуманный шаг. Второй. Третий. Как легко решиться на первые шаги, ведь кажется, так далеко ещё до вершины, а значит, и расплата не скоро. Всё, что было связано с Антипом, окутывала серая, беспросветная муть. В глубине души Янка надеялась, что до серьёзных отношений с ним никогда не дойдёт, однажды она встретится с Аграновичем — и всё счастливо решится само собой.
Однокомнатная «хрущоба». Продавленный диван. Густой замес табачного смрада в сочетании с вонью кошачьей и человеческой мочи. У облупленной стены запущенной комнатёнки теснится железная кровать без матраца. Прямо на металлической сетке лежит великовозрастный детина без единого проблеска интеллекта, напоминающий гигантскую мокрушу. Это Валик — младший брат Антипа. Его основные занятия — под нечленораздельное мычание пускать пузыри слюней и обильно орошать свежей порцией испражнений свой прогнивший матрац, который каждое утро вывешивают на перила балкона, на радость мухам, отпугивая издёрганных соседей.
Людмила Ивановна — Мамлюда, бывший секретарь партийной организации, завуч престижной физмат школы, а ныне конченная хроническая алкоголичка, редко вмешивалась в общее течение жизни. Обычно, если она присутствовала по месту жительства, то представала в одной из двух ипостасей: спящей где придётся либо передвигающейся на автопилоте, в безумном сомнамбулическом состоянии, с обмороженными глазами и с песней собственного сочинения: «Напилась до усрачки… Не дойду я до тачки…» В те редкие осознанные фрагменты биографии, когда она была в состоянии говорить, вспоминала своего мужа — офицера, грубого и запойного, бросившего её в дальневосточном гарнизоне с двумя малолетними детьми. Строгая женщина на замусоленной фотографии, которая каждый раз при относительном протрезвлении демонстрировалась Янке, даже отдалённо не напоминала Мамлюду — прокуренное, пропитанное суррогатным спиртом существо, с нечесаным реденьким седым хвостиком, в разбитых очках и засаленной, побитой молью кофте неопределяемого цвета.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.
Каждый, кто любит собак, будет удивлён и очарован необычной философией собачника, который рассмотрел в верном звере не только друга и защитника, но и спасителя! Не спешите отрицать столь необычный ракурс, вникните в повествование, и возможно в своём четвероногом товарище вы увидите черты, ранее незамеченные, но чрезвычайно значимые для понимания поведения собаки.
«Живая тайга» — сборник сказок, написанных по мотивам сказаний аборигенных народов. Бесхитростные, иногда наивные повествования увлекают читателя в глубины первозданной тайги и первобытных отношений с её обитателями. Действия героев, среди которых не только люди, но и природные объекты, основаны на невозможном в современном мире равноправии всего живого и удивляют трогательной справедливостью. Однако за внешней простотой скрываются глубокие смыслы древней мудрости.
Есть люди, которые не верят на слово, им обязательно нужно потрогать загадку руками. Краевед Юрий Крошин из таких, и неудивительно, что он попадает в критические ситуации, когда пытается выведать то, о чём знать нельзя. Для народа, исповедующего Законы Тайги, «табу» означает не просто запрет что-либо делать. Нарушивший табу, нарушает священное равновесие между противоборствующими силами нашего мира. За такой грех полагается неминуемое наказание, и оно настигает преступника здесь и сейчас.
Мы до сих пор не знаем и малой доли того, какими помыслами жили наши первобытные предки. Герою этой книги удалось не только заглянуть в своё прошлое, но и принять в нём участие. Это кардинально повлияло на его судьбу и изменило мировоззрение, привело к поискам личных смыслов и способов решения экологических проблем. Книга наполнена глубокими философско-психологическими рассуждениями, которые, однако, не перегружают чтение захватывающего авантюрно-приключенческого повествования.