Шишкин - [13]

«Простой народ есть основание всего общественного здания страны, — писал К. Аксаков. — Источник общественного благосостояния и источник внешнего могущества, источник внутренней силы и, наконец, мысль всей страны пребывает в простом народе».

«И для России трагедия заключается в том, — говорил он, — что с петровских времен произошел отрыв верхов от народа. Противоречия, возникшие между ними, начавшие развиваться с начала осьмнадцатого века, ведут к катастрофе».

У Елагиных же в салоне говорилось о том, что со времен Петра, по воле его Россия раздвоилась. Низы продолжали жить прежней жизнью, с ее идеалами и святостью, а верхнее сословие постепенно, под влиянием нахлынувших иностранцев, чаще всего ненавидевших Россию и преследовавших корыстные интересы, таких, как Франц Лефорт, Патрик Гордон и др., все более становилось космополитическим.

Да, жаркие споры разгорались, когда славянофилы и западники принимались рассуждать о петровских преобразованиях, роли самого императора в судьбе России, об отношении России к Западу, путях развития родной страны. Мысли высказывались противоположные, и становилось понятным, что разрыв между недавними друзьями неизбежен.

Западники возвеличивали Петра Первого, убеждая, что он своей волей, умом, деятельностью неутомимой вывел Россию на европейскую дорогу, приобщил к общеевропейской цивилизации. Из варварской, по их понятиям, Россия превращалась в развитое государство. Они говорили славянофилам:

— Нападая на просвещенный Запад, вы принижаете себя. Не великим ли итальянцем построен Кремль, не немцы ли многое сделали для России в науке, искусстве? Не европейский ли абсолютизм, утвердившийся в России с петровских времен, выдвинул Россию в ряды цивилизованных стран.

Славянофилы утверждали, что петровские реформы нарушили естественный ход развития Руси, сдвинули ее с национального, самобытного пути, отличавшего ее от стран Европы.

— Неразборчивое усвоение чужого дало излишнее господство иноземцам и подорвало одну из важнейших основ для охраны народной самобытности, — чувство и сознание своей народности, — говорили они.

Профессор М. О. Коялович, которому не чужды были мысли славянофилов, через несколько лет, как бы в развитие их мыслей, писал:

«Русская историческая жизнь выработала ясное, всеобъемлющее указание на… границу между своим и чужим, — именно православие. — Но известно, как легкомысленно и безрассудно Петр оскорблял и унижал это русское историческое начало в первую половину своего царствования. Его шутовские религиозные потехи оставляют несомненное доказательство, что Петр был жертвою иноземных интриг против православия. Потом Петр понял свою ошибку и строго охранял православие, даже подчинил иноверное духовенство св. синоду. Но ошибка уже была сделана, и последствия ее больше и больше вторгались в русскую жизнь».

Нельзя было, рассуждая об отмене патриаршества Петром Первым, принижении общественного положения священнослужителей, секуляризации церковных имуществ и т. п. в период правления Екатерины Второй, видя усиливающееся влияние католической и протестантской церквей, не прийти к мысли, что кто-то планомерно стремился подчинить Россию своему влиянию, лишить ее самостоятельности, что все эти иезуитские школы и пансионы, возникающие, как грибы после дождя, масонские ложи, в которые принимались высшие сановники, преследовали одну, далеко идущую цель — низвергнуть Россию.

Кому-то нужно было лишить русских их веры, их идеологии, лишить национальных начал, ибо известно, основу каждой нации составляет ее идеология, для русских это — православие.

Размышляя над мрачными событиями русской жизни, когда во времена правления Анны Иоанновны засилье иностранцев было столь велико, что впервые возникла опасность стирания с лица земли Русского государства, когда к власти приходили лица, откровенно ненавидящие русских людей и использующие их труд, их самих как сырье для своих нужд, нельзя было не думать о том, что все это являлось итогом петровских преобразований.

Эксплуатируя русский ум, русскую совесть и сердце, иностранцы поглощали и материальные средства, и силы России.

Немудрено было в таких условиях дворянину и нигилисту, черпающим свое образование из чужого источника и считающим все национальное бедным и ничтожным, подзабыть, что в «неразвитой» «темной» России, в ее древней русской словесности такие богатства, о которых Европе приходилось мечтать. Так, когда в самой Англии и Франции не существовало литературы, в России уже были шедевры словесности.

И стоило С. П. Шевыреву начать говорить о том в публичных лекциях в университете, как среди противников славянофилов поднялся настоящий переполох.

Наш нигилизм, нигилисты хотели вопреки всему, чтобы Россия была «plus européene que e’Éuropa»[8] — замечал современник.

О том же писали журналы, особенно петербургские: «Отечественные записки», «Современник». Западники всячески чернили славянофилов.

Тот же Грановский (по словам друга его юности Григорьева, как профессор он был лишь «вдохновенный актер истории» и как ученый не отличался ни самостоятельностью, ни оригинальностью, являлся «почти совершенно пассивным передатчиком усвоенного материала, не судьею дела, а докладчиком фактов и выработанных другими воззрений на них») писал с возмущением одному из своих адресатов: «Ты не можешь себе вообразить, какая у этих людей философия. Главные их положения: Запад сгнил, и от него уже не может быть ничего; русская история испорчена Петром. Мы отрезаны насильственно от родного исторического основания и живем наудачу; единственная выгода нашей современной жизни состоит в возможности беспристрастно наблюдать чужую историю; это даже наше назначение в будущем; вся мудрость человеческая истощена в творениях св. отцов греческой церкви, писавших после отделения от западной. Их только нужно изучать: дополнять нечего, — все сказано. Гегеля упрекают в неуважении к фактам. Киреевский говорит эти вещи в прозе. Хомяков — в стихах. Досадно то, что они портят студентов; вокруг них собирается много хорошей молодежи и впивают эти прекрасные идеи… Славянский патриотизм здесь ужасно господствует: я с кафедры восстаю против него, разумеется, не выходя из пределов моего предмета, за что меня упрекают в пристрастии к немцам. Дело идет не о немцах, а о Петре, которого здесь не понимают и неблагодарны к нему».