Шишкин - [115]

Оставшись в одиночестве, он возвращается к главной мысли своей. Время торопит исполнить задуманное.

Да, важно веру не потерять, не отступиться от нее.

Бог свидетель: противу совести не поступил, не согрешил. Интригой жить не начал.

Знал ли Иван Иванович, как внимательны были к словам его и поступкам молодые художники, как много значили для них суждения и высказывания его?

«…Вчера был я у Ярошенко, там опять все те же либеральные разглагольствования, и только лишь Шишкин говорил по-иному, спасибо старику за правду», — писал М. В. Нестеров в одном из писем.

Важно отметить, что Шишкин горячо поддержал картину М. В. Нестерова «Монахи» («Под благовест»), по поводу которой «острили и придирались милостиво» Н. А. Ярошенко и Г. Г. Мясоедов, будто бы молодой художник играл на руку Владимиру Соловьеву — проповедовал соединение церквей, написав православного старика и молодого католика.

В дар Казанской художественной школе, открытой в этом году, Иван Иванович послал этюды: «Лес», «Обрыв», «Сосновый лес».

«Ваши этюды произвели страшную сенсацию среди учеников, и уж сколько про них разговоров и толков… — писал художнику директор школы Н. Н. Белькович. — Кроме непосредственно сильного впечатления от Ваших этюдов, самый факт такого ценного подарка отразился сильно на подъеме духа всей школы, стало быть, мы чего-нибудь да стоим, когда нам дарят такие вещи. Ученики «ура» кричали, целый день ног под собой не слышали…»

Зиму писал он картины «Дубовая роща», «Северный еловый лес», «Вечерняя заря», «Лес осинник» («После дождя»).

В свободную минуту захаживал в Академию, смотрел панораму Шильдера, над которой тот работал в одной из мастерских. Шильдер радовал его. На часок, а то и меньше заходил к А. А. Киселеву. Остальное время уходило на работу. Его нельзя было встретить на вечерах ни у И. Е. Репина, ни у Маковского, ни у других. Он работал. Работал, словно предчувствуя скорую кончину.

Авторитет его был столь велик, что в январе 1896 года передвижники, ощущая необходимость собраться, пришли к единодушному мнению, что сделать это можно только на квартире у Ивана Ивановича.

На лето Шишкины сняли дачу на станции Преображенская.

Он было принялся за работу, но дала знать о себе болезнь. Он загрустил. Загрустил, ибо понял, что многое ему теперь не под силу, как раньше, — возраст не тот. Но к юбилейной выставке не хотел прийти с пустыми руками.

Радовался, когда человек дельный и чисто русского характера Котов был выбран директором Центрального училища технического рисования барона Штиглица вместо немца Месмахера. «…Браво! И слава богу. Еще одно несносное немецкое иго сброшено. Месмахеров долой. Как это приятно, что наконец такое большое дело будет в русских руках…» — писал он в октябре 1896 года М. П. Боткину.

Тронуло признание В К. Менка: «…Скажу правду, до знакомства с Вамп природу любил бессознательно, и только когда увидел Ваши первые картины и рисунки, только тогда и понял, что я больше всего люблю в живописи пейзаж…»

Возможно, А. А. Киселев передал ему восторженные отзывы о его картинах Н. Рериха.

В зимнее время частенько останавливался подле окна, смотрел на заснеженную улицу, повозки, людей.

29 декабря в печати появилось ошибочное сообщение о смерти художника.

— Буду жить долго. — шутил Иван Иванович.

Весной следующего года отмечали 25-летие Товарищества передвижных художественных выставок.

Днем, 2 марта 1897 года, открылась выставка. Народу было меньше обыкновенного, но были все. кто бывает в этот день.

В 6 часов вечера собрались у Додона пообедать.

Громом аплодисментов встретили старика Шишкина. Все было, как прежде, но, увы, не было ни задушевности, ни веселья былых лет, вспоминал М. В. Нестеров.

Иван Иванович с нетерпением ждал лета. Хандра прошла. Он словно чувствовал, что оставалось недолго пребывать на этом свете. Работал с какой-то жадностью, страстью. За лето столько написал, что родные диву давались. «Таких тонов и правды красок, как в этом году, кажется, еще не было», — писала Комарова.

Знакомые начали уговаривать его возвратиться в Академию.

— Куинджи нет, место его занял Киселев. С ним вы, Иван Иванович, друзья. Отчего бы не поработать с учениками, — говорили они.

Иван Иванович отвечал полушутливо-полусерьезно:

— Соглашусь быть профессором уже только для того, чтобы провести свою заветную мысль о рисовании с фотографии, то бишь, с экрана волшебного фонаря. — Посерьезнев, добавлял: — Если человек с талантом и любит пейзаж, поймет меня и увидит в этом не цель, а средство для изучения пейзажа. Тут ведь частью познается степень даровитости человека: бездарный будет рабски копировать с фотографии все ее ненужные детали, а человек с чутьем возьмет то, что ему нужно.

Когда же Совет Академии предложил ему занять место руководителя мастерской, он, подумав, ответил согласием и принялся дорабатывать программу, с которой пришел в мастерскую осенью 1894 года. Но болезнь нарушила планы. Надолго он слег в постель и терпеливо ждал выздоровления. Ждал, ибо в помыслах была и новая работа — «Афонасовская корабельная роща близ Елабуги».

Едва начал поправляться, взялся за кисти…