Шишкин - [10]

Первое посещение Училища живописи и ваяния произвело на Шишкина впечатление неизгладимое. Само здание с колоннами, с мраморными лестницами, античными фигурами в нишах стен являлось в глазах его настоящим храмом искусства. И замирало сердце от одной только мысли: «Неужели и я буду учеником училища?» Вее здесь настраивало на высокий лад. В залах увидел пейзажи мариниста Айвазовского и горные виды, писанные Лагорио. Айвазовский был любимцем государя-императора, Шишкин слышал об этом. Да ведь, верно, есть за что любить этого художника. Сколько времени провел Иван возле картины «Девятый вал», сказать трудно. Может, в те минуты мелькнула, как, впрочем, и раньше, мысль о том, что и пейзаж родной Вятской губернии имеет право на жизнь. Природа — это молчаливый глубокий мастер, формирующий национальные черты русского человека. Природа — Бог. Оставаясь наедине с нею, сколь глубоки, сколь чисты становятся мысли! Изображение ее художником — это выражение прежде всего отношения своего к Богу, беседы с ним. В этом Шишкин был твердо убежден. «Все, что создано от Бога, создано совершенным», — сказано в Библии.

Под вечер, оглушенный увиденным, выходил он из здания училища, не замечая экипажа, запряженного шестеркой, выезжающего из ворот станции дилижансов, которая располагалась напротив. Лишь когда он проезжал совсем рядом и раздалось пофыркивание лошадей, Иван поднял голову и увидел на козлах кондуктора-великана и бородатого ямщика.

Фонарщик, переходя от столба к столбу, зажигал керосиновые лампы…

В августе 1852 года Иван Шишкин поступил в Училище живописи и ваяния. Языкастые и меткие на прозвища товарищи за внешний вид и молчаливость быстро прозвали его Монахом. Поселился Шишкин в Харитоньевском переулке, у Марии Гавриловны Шмаровиной. В ученической тетради его появилась запись: «1852 года 28 августа, в четверг, переехал на квартиру к Марье Гавриловне. Вечером. Ценою в месяц 6 рублей серебром». В той же тетради аккуратные пометы о получении писем из дому и ответах родным. Письма отправлял со Стахеевым или с почтой. Жил в мезонине с новыми товарищами-однокашниками Петрушей Крымовым (впоследствии отцом известного пейзажиста Н. П. Крымова) и Петром Мелешевым.

В компании и знакомства Монак с медвежьеобразной походкой не вступал, но всех своих сотоварищей поразил сваей работоспособностью.

По вечерам, возвращаясь из училища домой, квартиранты растапливали печь и, собравшись подле огня, рассуждали об увиденном и пережитом за день, вспоминали о доме и незаметно узнавали больше и больше о взглядах и суждениях друг друга. Говорили до глубокой ночи.

Поглядывала в окно луна. Лаяли во дворе собаки, заслыша шаги запоздалого прохожего, и потом все неожиданно стихало.

Особняки тихих малолюдных переулков Огородной слободы жили по-старомосковски узкосемейной патриархальной жизнью. Здесь любили принять гостей, радовались им, любили и сами съездить в гости, поплясать на балу, посудачить о последних московских повестях, посмотреть на модниц, послушать петербургских новостей. Впрочем, домашние заботы занимали более. Что там дела до Оттоманской империи, которая затевала смуту супротив России. Турки-то далеко, а вот, сказывают, к соседской дочери сватался человек порядочный, богатый да со связями, это поважней. О нем и наводили справки. Как-никак дочка-то соседская, из своего прихода.

Здесь во всем любили порядок, строго придерживались старины. Особо москвичи почитали старших (это Шишкин успел заметить). В воскресные дни сыновья и внуки, дальние и близкие родственники съезжались на поклон к своим бабушкам, где обсуждались семейные новости. Здесь собиралась вся московская родня. Родство почитали, знались в четвертом и пятом коленах. Дела дальних родственников воспринимались как свои.

В предпраздничные дни дома служилась вечерня.

На Рождество жители Огородной слободы, нарядные и торжественные, направлялись в церковь, радуясь перезвону колоколов, обилию народа, церковному пению. Вечером, глядишь, из ворот соседней усадьбы выедет гнедой и помчит хозяев на санках в сторону Мясницкой, а там через Лубянку, вниз, к Театральной площади и остановится подле театра, где ставят новую оперу. Но чаще жители слободы, как и все москвичи, ездили на Москву-реку смотреть рысистые бега.

Кончался праздник, и на утро следующего дня воздух оглашался медленными, наводившими уныние ударами колокола.

В ту пору, когда Шишкин поселился в Харитоньевском переулке, живы были старики, помнившие царствование Екатерины Второй. Много, много интересного могли они рассказать о временах минувших, старине древней, московской. Помнили и чтили они и своих соседей, многих из которых, увы, не было на свете. Да и как не помнить, не рассказать о них. Имена-то какие!

В начале девятнадцатого столетия переулки Огородной слободы были истинным художественным и литературным центром Москвы. Судите сами. По Большой Хо-мутовке, во дворе графа Санти, квартировал известный остроумец Сергей Львович Пушкин с сыном Александром. Рядом с ними жил начинающий поэт Иван Козлов. Чуть поодаль, в своем доме, вдовствующая Е. П. Хераскова, невестка известного писателя, устраивала литературные вечера, а в Малом Козловском переулке, во втором доме налево, жил гостеприимный холостяк и баснописец И. И. Дмитриев.