Широта русской души - [2]

Все названные выше факторы сплелись воедино и определяют причудливую "географию русской души" (выражение Н.А. Бердяева). Механизм влияния "широких русских пространств" на широту "национального характера" раскрывает Валерий Подорога: "Так, широта плоских равнин, низин и возвышенностей обретает устойчивый психомоторный эквивалент, аффект широты, и в нем как уже моральной форме располагаются определения русского характера: открытость, доброта, самопожертвование, удаль, склонность к крайностям и т.п.". И не удивительно, что эта "широта русской души" интересным образом отражается в русском языке и, в первую очередь, в особенностях его лексического состава. Русские слова и выражения, так или иначе связанные с "широтой русского национального характера", оказываются особенно трудными для перевода на иностранные языки.

Многие из слов, ярко отражающих специфику "русской ментальности" и соответствующих уникальным русским понятиям, -- такие, как тоска или удаль, -- как бы несут на себе печать "русских пространств". Недаром переход от "сердечной тоски" к "разгулью удалому" - это постоянная тема русского фольклора и русской литературы, и не случайно во всем этом "что-то слышится родное". Часто, желая сплеснуть тоску с души, человек как бы думает: "Пропади все пропадом", - и это воспринимается как специфически "русское" поведение, ср.: Истинно по-русски пренебрег Павел Николаевич и недавними страхами, и запретами, и зарокам, и только хотелось ему тоску с души сплеснуть да почувствовать теплоту ("Раковый корпус"). Именно "в метаниях от буйности к тоске" находит "безумствующее на русском языке" "сознание свихнувшейся эпохи" и поэт Игорь Губерман.

Склонность русских к тоске и удали неоднократно отмечалась иностранными наблюдателями и стала общим местом, хотя сами эти слова едва ли можно адекватно перевести на какой-либо иностранный язык. Характерно замечание, сделанное в статье "Что русскому здорово, то немцу -- смерть" ("Iностранец", 1996, No17): "по отношению к русским все европейцы сконструировали достаточно двойственную мифологию, состоящую, с одной стороны, из историй о русских князьях, борзых, икре-водке, русской рулетке, неизмеримо широкой русской душе, меланхолии и безудержной отваге [выделено мной -- А.Ш.]; с другой стороны, из ГУЛАГа, жуткого мороза, лени, полной безответственности, рабства и воровства". Выражение меланхолия и безудержная отвага, конечно же, заменяет знакомые нам тоску и удаль; автор сознательно "остраняет" эти понятия, передавая тем самым их чуждость иностранцам и непереводимость на иностранные языки.

На непереводимость русского слова тоска и национальную специфичность обозначаемого им душевного состояния обращали внимание многие иностранцы, изучавшие русский язык (ср., например, замечания Р.-М.Рильке об отличии тоски от состояния, обозначаемого немецким Sehnsucht). Трудно даже объяснить человеку , незнакомому с тоской, что это такое. Словарные определения ("тяжелое, гнетущее чувство, душевная тревога", "гнетущая, томительная скука", "скука, уныние", "душевная тревога, соединенная с грустью; уныние") описывают душевные состояния, родственные тоске, но не тождественные ей. Пожалуй лучше всего для описания тоски подходят развернутые описания в духе Вежбицкой: тоска -- это то, что испытывает человек, который чего-то хочет, но не знает точно, чего именно, и знает только, что это недостижимо. А когда объект тоски может быть установлен, это обычно что-то утерянное и сохранившееся лишь в смутных воспоминаниях: ср. тоска по родине, тоска по ушедшим годам молодости. В каком-то смысле всякая тоска могла бы быть метафорически представлена как тоска по небесному отечеству, по утерянному раю. Но, по-видимому, чувству тоски способствуют бескрайние русские пространства; именно при мысли об этих пространствах часто возникает тоска, и это нашло отражение в русской поэзии (тоска бесконечных равнин у Есенина или в стихотворении Леонарда Максимова: Что мне делать, насквозь горожанину, с этой тоской пространства?).

На связь тоски с "русскими просторами" указывали многие авторы. Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? -- спрашивал Гоголь, обращаясь к Руси из своего *прекрасного далека", именно эта "тоскливая" и одновременно "несущаяся по всей длине и ширине" песня была для него как бы символом России. Нередко чувство тоски обостряется во время длительного путешествия по необозримым просторам России (ср. понятие дорожной тоски); как сказано в уже цитированном стихотворении Максимова, каждый поезд дальнего следования будит тоску просторов.

Другое характерное русское слово -- это удаль. Это слово называет качество, чем-то родственное таким качествам, как смелость, храбрость, мужество, доблесть, отвага, но все же совсем иное. Это хорошо почувствовал Фазиль Искандер, который писал:

Удаль. В этом слове ясно слышится -- даль. Удаль это такая отвага, которая требует для своего проявления пространства, дали.

В слове "мужество" -- суровая необходимость, взвешенность наших действий, точнее, даже противодействий. Мужество от ума, от мужчинства. Мужчина, обдумав и осознав, что в тех или иных обстоятельствах жизни, защищая справедливость, необходимо проявить высокую стойкость, проявляет эту высокую стойкость, мужество. Мужество ограничено целью, цель продиктована совестью.