Ширли Темпл третья - [6]

— Можно спросить, откуда он взялся? — говорит доктор. — Давно он у вас?

— Простите, но я не могу ответить. Вы ее вылечите?

Доктор Синг лезет в саквояж и достает электронный градусник. Постукивает им по ладони, словно размышляя, стоит ли продолжать. Наконец поднимает маленький лохматый хвост мамонтихи и быстро вставляет прибор. Ширли вздрагивает, резко поворачивает голову, бивень толкает доктора в плечо и едва не опрокидывает на пол. Градусник пищит. Доктор смотрит его показания. Мамуля спрашивает, высокая ли у Ширли температура, и он отвечает, что ему трудно сказать, поскольку он не знает, какая нормальная. Он говорит, что ему нужен анализ крови, но этого Мамуля разрешить не может. Доктор поднимается с колен и выходит в коридор. Видит на стене застекленную фотографию Томми в походной амуниции.

— А, это из того шоу.

Мамуля молчит.

— Почему бы и мамонтам не болеть гриппом, — говорит он. — Во всяком случае, обезвоженность налицо. Могу ввести ей жидкость внутривенно.

На это Мамуля дает добро. К счастью, когда Ширли вводят иглу, она не протестует. Мамуля платит доктору Сингу втройне и снова показывает ему расписку.

— Да кто мне поверит? — говорит он и берет чек.

На следующее утро к мамонтихе возвращается аппетит. Мамуля варит ей рисовую кашу с йогуртом. Потом выводит во двор и расчесывает светлые космы жесткой проволочной щеткой. Мамонтихе явно по вкусу такой уход. После этого Ширли бредет на край участка порыться в земле. Мамуля очищает щетку от застрявших прядей, распрямляет их, наматывает на пальцы.

— Связать, что ли, мамонтовый свитер. Точно теплый будет.

Мамуля уже в постели, когда раздается первый вопль. Она приняла таблетку, но сон слетает с нее в один миг. Наверное, повышенная температура и обезвоживание были только ранними симптомами какого-то более глубокого кризиса. Мамонтиха испускает долгий гортанный крик, буквально сотрясающий стены. Мамуля ждет следующего, но вокруг все тихо. Может, ей померещилось? Но едва она начинает засыпать, как он слышится снова — этот скорбный, протяжный рев. Накинув на плечи одеяло, она сует обвитые венами ноги в теплые тапочки и по дороге в прачечную нажимает все выключатели, какие попадаются ей под руку. Ширли стоит, упершись взглядом в цветастые обои, так близко к стене, как только позволяют ее бивни.

— Что тут у тебя стряслось?

Мамонтиха не двигается.

— Тебе надо пить побольше воды. В этом все дело. Ты простудилась. Тебе надо поспать.

В кармане у Мамули есть запасная таблетка. Она идет на кухню и засовывает ее в шматок арахисового масла. Несет в прачечную. Хобот мамонтихи подцепляет масло, прилипшее ко дну ведерка для еды, и отправляет его прямиком в серый рот.

— А все твои проблемы обсудим утром.

Она снова ложится в постель и сворачивается калачиком под тяжестью одеял. Несколько минут спустя мамонтиха повторяет свой клич, но на сей раз он не просто сходит на нет, а завершается серией отрывистых, пронзительных трубных вскриков. Надо бы включить телевизор, думает Мамуля, но не встает. Она взволнована. А вдруг это брачный период? Печально, если так. Ширли отделяют от ближайшего самца десять тысяч лет. Затем раздается очередной вопль. Мамонтиха унимается лишь с первым намеком на рассвет.

Ночные страхи терзают мамонтиху уже неделю, и тут наконец звонит Томми. Она слышит в трубке шум уличного движения. Он извиняется за то, ей пришлось так долго, не один месяц, мучиться с мамонтихой, но если Ширли умрет от болезни, может, оно и к лучшему. Причем для всех. Телевизионщики до сих пор так и не узнали, что Саманта взяла мамонта к себе, но они за ней следят. Вот почему все это время он не мог забрать Ширли обратно в Атланту.

— Я уж начал бояться, что мне придется приехать и покончить с ней самому, — добавляет он.

— И как бы ты это сделал?

— Господи, да не знаю я. Лопатой, что ли. Или отравить. Слава богу, до этого, кажется, не дойдет. Правда ведь?

О докторе Синге Мамуля умалчивает. О ночных криках тоже. Она не говорит Томми, что страдания Ширли, возможно, имеют не физическую, а духовную природу. Раз он считает, что мамонтихе лучше умереть, пускай думает, что мать с ним согласна.

Звонить пастору Фрэнку — это риск, но Мамуля в отчаянии. Три года назад пастор Фрэнк помолился у постели девушки с раком мозга, и хотя врачи предрекали ей скорую смерть, она продержалась еще два года.

Он приходит за пять минут до назначенного срока и без спросу снимает у двери свои большие черные кроссовки. Сердечно обнимает ее и похлопывает по спине. В гостиной она предлагает ему кофе.

— Спасибо, не надо, — говорит он. — Мне от него как-то не по себе становится.

Он оглядывает комнату: масляный портрет малыша Томми на стене, антикварный чайный столик с фарфоровыми чашечками, старый электроорган ее матери с тонкими черными педалями. Наверное, гадает, как это Мамуле удалось свить себе такое уютное гнездышко на скромную церковную зарплату.

— Это сын купил мне дом, когда я ушла с работы, — говорит она. — Я совершенно не ожидала, честное слово. И ничего не просила.

— Очень мило с его стороны, — отвечает он. — Но у вас ужасно утомленный вид. Что-то не так?