Ширали - [2]

Молчание длилось недолго.

- А я знаю, куда мы идем.

Маколи ничего не ответил.

- Мы идем к маме. - Она заявила это с торжеством, будто разрешила загадку, которая не давала ей покоя. - Правда?

- Нет.

- А вот и да, - не уступала она.

- И чего ты все время твердишь одно и тоже. Ты что, спятила? Я же сказал тебе, что туда мы не вернемся.

- Почему?

- Незачем. Твоя мать тебя не любит и не любила никогда.

- Не любила, - согласилась девочка, как попугай повторяя слова. - Она глупая. Если постель мокрая, она дерется, а если съесть печенье, запирает в уборной.

- Забудь ты про нее, - сказал он.

Интересно, сколько требуется времени, чтобы ребенок забыл свою мать? Говорят, это зависит от возраста: чем младше, тем скорее забывается. Девочке всего четыре года, и прошло уже шесть месяцев с тех пор, как она последний раз видела мать. А вопросы все сыпались, девочка то и дело вспоминала о матери. Но что она помнит? Маколи понятия не имел. Может быть, ее фигуру, темные, коротко остриженные волосы, карие глаза, шлепанцы, постукивающие по полу в кухне, руки, листающие страницы журнала, надутые яркие губы с зажатой в них сигаретой, кретоновый передник на веревке в захламленном дворе или полный до краев пакет, из которого высыпаются овощи. А может, ей помнится голос, часто резкий, визгливый, или запах газовой плиты и сохнущей перед открытой духовкой одежды, а может, отклеившиеся от стены из-за сырости обои, покрытые разводами плесени. Может, она вспоминает дребезжанье оконных стекол и свист ветра из-под двери, или позвякиванье шаров в изголовье кровати всякий раз, когда спящий поворачивался на лодкообразном матрасе, или картину на евангельскую тему в спальне на стене, «Светоч мира»: Христос в терновом венке, лицо его залито желтым светом от фонаря, который он держит в руке. Может, ей виделось, висящее в кухне над полкой с закопченными кастрюлями изречение в покосившейся рамке «Дом - это любовь», а может, нечто совсем иное. Может, она не помнит ни облика матери, ни всех этих вещей, звуков и шумов. Быть может, мать для нее - лишь цепь ассоциаций, зыбких, как мечта, обрывки воспоминаний, гнездящихся в памяти.

Они шли по Галлатерха-Плейнс, где дорога проходила по черноземной равнине, и Маколи знал, что им предстоит долгое и унылое путешествие. По дороге идти было нелегко: грунт твердый, неровный, и кажется, будто шагаешь по стерне. Глаз не на чем остановить; кругом одна равнина, ни деревьев, ни домов, ничего, только бесконечная плоская равнина. Даже пастбища и те встречались редко. Черная земля была испещрена трещинами, ветвистыми, похожими на застывшие зигзаги молний, а на пустынной ее поверхности миля за милей тянулись заросли засохшего чертополоха.

Шли часы, но ландшафт не менялся. Время и место… Здесь менялось только время.

Маколи неотрывно смотрел вперед, скорее чувствуя, чем видя или слыша, «собачонку», что бежала рядом.

И думал он о том, о сем, о разном. Он вспоминал девушку, которую когда-то знал, и она представлялась, как на почтовой открытке: улыбающейся, с вишней в белых зубах. Вспоминал высокого, худого человека в подбитом шелком пальто и с черным, как закопченный походный котелок, лицом.

Девушку звали Лили Харпер. Отец ее был членом городской управы, церковным старостой и владельцем мясной лавки на той же улице; мать ее по воскресным дням ходила в шелках и атласе и с зонтиком от солнца, а сама Лили… Лили строила из себя деликатную и утонченную барышню. Но в тот вечер в саду она обо всем забыла. Ее волосы отливали медью, их копна была так огромна, что хватило бы набить целый диван, и они были заплетены в косы и украшены зеленой лентой. Он расплел ей волосы - она не возражала - и они ореолом лежали на земле вокруг ее лица. Она казалась такой зрелой и вместе с тем невинной, и она жаждала его.

И вдруг он услышал, как она презрительно фыркнула.

Ты что?

Зачем ты это сделал?

Ну а ты?

Ты ужасный, сказала она. Ужасный, и все.

Он взглянул на нее, и глаза его сощурились от гнева.

Знаешь, какое у тебя прозвище?

Какое?

Не скажу.

Хорошее?

Хорошее, плохое ли - оно тебе подходит.

Чего ты болтаешь, черт побери? И ведь не потому, что между нами это случилось. В чем-то другом дело. В чем? Выкладывай.

Она вспыхнула.

Думаешь, ты очень умный? Только потому, что родился в Сиднее и побродил немного, думаешь, что стал культурным? Думаешь, ты знаешь все на свете? Вот-вот лопнешь от мудрости и знаний? Считаешь, что имеешь право сказать девушке все, что придет в голову? Грубишь и думаешь: вот какой я прямой! Да ты о тактичности и благородстве и понятия не имеешь.

Вот хвост-то распустила! Вовсе я не считаю себя умным и насчет культуры своей понимаю правильно. И бродить я еще не бродил. Пока нет. Ваша дыра - первое место, куда я пришел прямо из Сиднея. Так что и из дома я не отлучался. Но клянусь Богом, что к тому времени, когда мне исполнится двадцать пять, все, что ты сейчас наговорила про меня, будет правдой.

Хм.

Хмыкай, сколько влезет, сама увидишь. Завтра мне исполнится восемнадцать. Еще семь лет, и я тебе докажу. Тогда посмотрим, кто был прав.

Ты грубый и вульгарный. От тебя одни лишь неприятности. Дура я, что связалась с тобой. Ты совсем безвольный. У тебя нет никаких стремлений. Ты заботишься только о себе, ты эгоист, каких мало. Ты ни на что не способен.